Достаю из мешка зеленоватую, неаккуратно отрубленную тупым топором голову с выпученными глазами — шутливая резиновая поделка китайского легпрома. Оглашаю:
— Вот большой зелёный мяч, он лететь умеет вскачь. Кто его получит? Кого он быстро бегать научит?
Катенька — леди Луис — робко протягивает ручонки. Ладошки её обхватывают неподатливые и скользкие резиновые щёки, прижимают игрушку к груди.
Следующий подарок — попа, которая громко и очень правдоподобно пукает, если нажать на ягодицы.
— А вот подарочек отменный, — возвещаю я. — Он музыкальный несомненно. Кто мечтал стать настройщиком фортепьяно? Забирай свой подарок, у нас без обмана.
Слоник Витя тянет тонкие бледные ручки, подхватывает пятую точку, тут же нажимает на ягодицы. Дети смеются непорочным звукам природы и принимаются наперебой пукать, старательно тужась.
— Ой, — говорит Ваня, — я, кажется, штанишки замарал.
Приходится прервать раздачу подарков, отвести Ванечку в сторонку и осмотреть штанишки.
— Ничего, — говорю я, — всё в порядке, о мой Незримый Человек. Если и есть какие-то следы на твоих штанишках, то они столь же незримы, как и ты сам.
Ваня прыскает. Мы возвращаемся к мешку с подарками, где нас нетерпеливо дожидаются остальные.
Маленькая, но вполне себе действующая гильотинка, способная казнить пойманную крысу или старого друга-хомячка, достаётся Костику. Глазёнки Воина загораются, когда нажатие защёлки приводит в действие острый как бритва нож.
Далее следуют волк в овечьей шкуре, танцующий кошачий скелет, амурчик с головой дьявола, раздавленная в лепёшку жаба с удивлённым взглядом, пара стеклянных глаз, в которых плавают серебристые рыбки, лёгкие злостного курильщика и много других чудес.
— Ну а теперь поощрим твои рефлексы, — говорю я леди Луис Катеньке, когда раздача подарков закончена, и протягиваю обещанную несъедаемую шоколадку из полиуретана. Радостная Катенька разворачивает тусклое серебро обёртки, откусывает, с наслаждением жуёт. Остальные с молчаливой завистью смотрят на девочку и с сожалением следят за тем, как уменьшается в размерах десерт. Несколько минут полной тишины, в которой слышно только, как жуёт, причмокивает и сглатывает Катенькин рот.
Наконец с шоколадкой покончено, и все с облегчением переводят спёртые дыхания.
— Вот и славно, — говорю я.
— Я в лес хочу, — заявляет Женечка. Голос у неё уже плаксив — дети устали и хотят спать.
— Да-да, конечно, — киваю я. — Давайте будем считать наш утренник завершённым, а новый год — начатым.
Дети строятся попарно, берутся за руки, и я вывожу их из подвала под тихие и бездонные небеса, проливающиеся на нас чёрными водами, в которых посверкивают блёстки чешуи неведомых рыб.
Детям нравится моя метафора, они улыбаются и галдят, показывая пальцами на звёзды.
— Только никого не ешьте по дороге, — напутствую я. — Очень вас прошу, милые дети.
— Мы никого не съедим, — торжественно обещает сон Миша, мой последний, мой сладкий сон.
Напоследок я говорю им:
— С Новым годом, детишки!
— С Но-овым го-одом, Са-альвадо-ор! — отвечают они нестройным хором и неловкими своими походками, ещё более неловкими от объёмистых подарков, отправляются обратно в лес.
Я стою и провожаю детей долгим взглядом. Увязая в снегу, они медленно бредут гуськом по целине, напластанной недавней метелью — Воин, леди Луис, слоник, Богоматерь Гвадалупская, Бюрократ… Маски им великоваты, так что детям то и дело приходится их поправлять. У впередиидущего Воина в руках ниточка воздушного шарика; Мелкие Останки реют над строем.
Завидев детей, встречная женщина заполошно всплёскивает руками и с истошным криком «Де-ети-и-и!» бросается бежать. Падает, копошится в снегу, пытаясь подняться. Дети видят её, но хранят данное мне обещание никого не есть. Женщина наконец поднимается, неровно и тряско бежит, вычурно нелепо разбрасывая кривые ноги, скрывается за скрипом покорёженной подъездной двери. Бледное лицо старика наблюдает за происходящим из полуосвещённого окна в третьем этаже. В руках старика я различаю ружьё. Поднятая криком женщины, снимается с голого тополя стая ворон. С потревоженных веток медленными прядями осыпается снег, припорашивает морду безучастно издыхающей под деревом собаки. Тишина такая, что барабанные перепонки плавятся в ушах.
Я наблюдаю за детьми до тех пор, пока последнее пальтишко — маленькая серая точка, испуганный мышиный зрачок — не скрывается в обступившем город лесу. Тогда поворачиваюсь и спускаюсь обратно в подвал моей жизни.
Теперь здесь пусто и грустно, как бывает в завершении любого праздника. В углу всё так же истекает бюджетной кровью труба. Россыпи конфетти, обрывки серпантина, обглоданные кости, мандариновая кожура, одинокая звезданутая ель. И особый детский, лесной запах.