И вот мне пришло на ум, что этот же самый фокус Дик мог бы повторить теперь ради блага государства.
— Могли бы вы устроить для него помилование? — спросил я начальника тюрьмы. — У несчастного чахотка в последней стадии.
— Если только он откроет кассу, клянусь вам, я землю рыть буду, а добьюсь его освобождения.
Тогда я отправился к Дику и рассказал ему, что, быть может, удастся получить помилование. Его худое лицо залило волной краски.
— Как она будет счастлива! Клянусь честью, Эл, я все сделаю для вас.
Нам подали закрытый фургон, и вскоре после полудня мы все трое — Дик потребовал, чтобы и я был с ними, — отправились в контору этого общества. Мы почти не разговаривали. Какое-то напряженное, нервное молчание нависло над нами. Начальник тюрьмы беспокойно ворочался, зажег сигару и вновь дал ей потухнуть, ни разу даже не затянувшись. Он сильно волновался, так же, как и я. Меня мучил страх, что Дик не сумеет исполнить возложенного на него поручения, что благодаря такому продолжительному бездействию он потерял необходимую для этого ловкость и сноровку. Затем у меня мелькнула мысль, что все его рассказы могли быть сильно преувеличены: ведь шестнадцать лет тюремного заключения могут кому угодно расстроить воображение.
Начальник тюрьмы послал телеграмму Джорджу Нашу, губернатору штата Огайо, и тот обещал помиловать Дика, если ему удастся открыть кассу. Какое глубокое это будет унижение для начальника Дэрби, если попытка Дика кончится неудачей!
Хотя я не выдал ни единым словом моих опасений, Дик взглянул на меня со своей юной, привлекательной улыбкой.
— Не беспокойся, Эл, — ухмыльнулся он. — Я открою эту чертову кассу, из чего бы она ни была сделана.
Уверенность его в себе успокоила меня.
— Дай мне напильник! — Он предупредил меня заранее, чтобы я достал ему маленький круглый напильник с как можно более острыми краями. Я протянул ему напильник, и он принялся внимательно разглядывать его, точно ювелир, который ищет трещину в драгоценном камне. Затем он принялся за работу. Начальник тюрьмы и я — мы оба невольно вздрогнули.
Он провел напильником поперечную линию по самой середине ногтя. Ногти его были удлиненной и замечательно красивой формы. Линию эту он углублял до тех пор, пока тонкая алая полоска не отделила верхней части ногтя от нижней. Тогда он принялся спиливать всю верхнюю часть ногтя до живого мяса, и вскоре на пальце осталась лишь нижняя половинка ногтя.
Его чувствительная рука продолжала легко и ловко работать. Я наблюдал за его лицом, но не мог подметить ни единой гримасы боли. Он был так поглощен своим занятием, что, казалось, совершенно забыл о нашем присутствии. Только раза два он сильнее сжал зубы и с трудом перевел дыхание. Из пальцев его слегка сочилась кровь, он вынул свой платок и насухо вытер их. Затем он откинулся на свое сиденье. Он был готов.
Я взял его руку и поглядел на нее. Жестокая операция эта была произведена с. чрезвычайной аккуратностью. На указательном, среднем и безымянном пальцах его левой руки он точно вылущил половину ногтя на каждом пальце, а обнаженное мясо имело такой вид, как будто его сильно натерли наждачной бумагой.
Дик был так полон с трудом сдерживаемого возбуждения, что, как только мы подъехали, он выскочил из кареты и зашагал так поспешно, что мы едва поспевали за ним. Когда мы вошли в контору, там нас ожидало уже человек двенадцать.
— Это еще что за представление, Эл? — резко вырвалось у Дика.
Он был полон нетерпения. Нам пришлось подождать минут с десять. Дик сердито на меня поглядел; и без того мучимый всевозможнейшими опасениями, я истолковал его взгляд как предупреждение, что пальцы его потеряют свою чувствительность, если только мы не поторопимся. Я подбежал к начальнику тюрьмы, толкнув по дороге двух каких-то болтливых, глупых чиновников:
— Скорей, а не то все полетит к черту.
На побледневшем лице начальника выразился испуг, какого мне не приходилось еще у него видеть. Дик прикрыл рукой рот и тихонько засмеялся. Я шепнул начальнику, что все присутствующие должны будут остаться за дверью. Только два представителя власти, начальник тюрьмы, Дик и я вошли в комнату, где стояла касса.
— Вот она, — произнес один из присутствующих.
Дик подошел к кассе. Когда он заговорил, в голосе его не слышалось ни малейшей неуверенности.
— Следи по часам, Эл!
В вызове его звучала, казалось, торжествующая нотка. Его худое лицо было неподвижно, точно маска: лишь на скулах горели два лихорадочных пятна да глаза неестественно блестели.
Он опустился на колени перед кассой, приложил свои истерзанные пальцы к циферблату, подождал с минуту, затем принялся поворачивать замок. Я внимательно наблюдал за малейшим движением его сильных, чувствительных рук. Минутная пауза — правая рука его сделала обратный поворот. Он еще раз повернул циферблат, затем тихонько потянул ручку к себе. Касса была открыта.
Чудо это, казалось, поразило всех точно громом. В комнате воцарилась гробовая, магическая тишина. Представители власти стояли как окаменевшие. Я взглянул на часы — прошло как раз двенадцать секунд с тех пор, как Дик принялся за работу.
Он поднялся и отошел в сторону. Начальник тюрьмы Дэрби бросился к нему; в глазах его стояли слезы, лицо покраснело от гордости. Он положил свою руку на плечо Дика:
— Это был благородный поступок, милый мальчик! Да благословит вас бог за это!
Дик кивнул головой — похвалы не особенно трогали его.
На обратном пути начальник тюрьмы склонился к Дику и взял его за руку.
— Вы самый благородный человек на свете, — промолвил он. — Если бы со мной поступили так, как с вами, сам черт не заставил бы меня открыть эту кассу!
Дик пожал плечами и попытался заговорить, но губы его лишь беззвучно дрожали. Он глядел в окно кареты, внимательно рассматривая людей и дома. Казалось, он не мог оторвать взгляда своего от уличного движения и весь подался вперед, точно притягиваемый непреодолимой силой.
— Смотри-ка, смотри!
Он вдруг схватил меня за руку и показал пальцем на мальчишку лет десяти, который нес на руках весело барахтавшегося малыша трех или четырех лет. Ничего особенного в этом зрелище я не видел, но Дик откинулся на свое сиденье, точно перед глазами его мелькнуло видение потустороннего мира.
— Это первый ребенок, которого я вижу за шестнадцать лет.
Больше он не выглядывал из окна, и никто из нас не заговаривал с ним, пока мы не доехали до тюрьмы.
На следующее утро все газеты были полны этим сенсационным происшествием. Дэрби дал слово Дику, что способ его работы не будет открыт публике; даже чиновники, которые следили за ним, не знали, каким образом он достиг успеха. Им все показалось настоящим колдовством. Газеты объясняли это каждая по-своему.
«Некий арестант из каторжной тюрьмы в Огайо, отбывающий пожизненное заключение и поступивший туда еще мальчиком (теперь он находится при смерти), вскрыл кассу при помощи стальной проволоки» — так говорилось в одной утренней газете. Другая утверждала, что он пользовался для этого ножом для разрезывания бумаги. В общем, все газеты были чрезвычайно заинтригованы. Только в одной из них упоминалось об обещанном помиловании. Я отправился к начальнику тюрьмы поговорить относительно этого.
— Кашель у Дика становится с каждым днем хуже. Нужно поторопиться с его помилованием.
— Я заставлю властей поторопиться, — обещал мне Дэрби.
Я знал, что он на ветер слов не бросает, и тотчас же передал нашу беседу Дику. Он опять вернулся в механические мастерские.
— Наплевать мне! — заявил он в припадке мрачного безразличия. — Не верю я им. Все это я сделал только ради тебя, Эл. — Он быстро взглянул на меня: — Интересно, читала ли моя старушка газету? Мне хотелось бы, чтобы она узнала об этом. Будет ей хоть чем похвастаться перед соседями. Не можешь ли ты как-нибудь сообщить ей об этом? — Он направился к себе в камеру, но по дороге обернулся.