<p>
Он спросил меня, интересуюсь ли я дебатами по технико-организационным проблемам вооруженной борьбы, и дал мне несколько брошюр «Тупамарос» и «Руководство по городской партизанской войне» Мангитела.</p>
<p>
Затем, с момента, когда я начал организовывать «Красные бригады», в конце 1970 года, наши встречи стали более частыми. Обычно я видел его вместе с Франческини, но иногда и одного. Встречи назначались в маленьких садах на площади Кастелло, откуда мы переходили в одну из его многочисленных более или менее секретных квартир.</p>
<p>
Я помню, что он дал мне странный nom de guerre[18]: «Желтый Джерси».</p>
<p>
«Но почему «Желтый Джерси»?», — спросил я его, — «Я никогда не ношу ничего желтого».</p>
<p>
«Я знаю почему, когда-нибудь я тебе расскажу», — ответил он, усмехаясь. Вместо этого он умер на пилоне, так и не объяснив мне это прозвище.</p>
<p>
</p>
<p>
По возвращении из поездки на Кубу он сообщил, что встретил нескольких боливийских, уругвайских и бразильских революционеров, которые рассказали ему о своем опыте городских партизан. Опыт, который он был готов передать нам. И вот он дал нам серию «уроков».</p>
<p>
В некотором смысле там была партизанская школа. Я понимаю, что легко иронизировать, и в отношении Джанджакомо было много иронии, но его приверженность была искренней, и некоторые его указания были полезны. Он объяснил нам, какие существуют методы подделки документов, как снимать квартиры, не вызывая подозрений, какими должны быть характеристики хорошего подпольного убежища...</p>
<p>
Как я его знал, он был искренне обеспокоен возможностью государственного переворота и делал все возможное, чтобы левые не оказались неподготовленными к непоправимой ситуации. Он провел анализ итальянской и международной ситуации, из которого вынес убеждение, что необходимо готовиться к городской партизанской войне и в Европе. А поскольку в Европе, как он постоянно повторял, не существовало традиции и знания партизанских методов и стратегий, он был кандидатом на роль поставщика информации, поставщика опыта, инициатора инициатив. Не только с нами, бригадниками, но и с нашими немецкими товарищами из Raf и с французами.</p>
<p>
Однажды он дал нам пару радиопередатчиков, которые он приобрел в Германии, и предложил сделать пиратские передачи, подобные тем, которые он организовывал с Radio Gap, в Генуе, Тренто и Милане. С террасы на окраине Милана мы попытались принять сигнал новостного радио, но нас удалось услышать лишь на несколько секунд в десятке или около того квартир в этом районе. В другой раз он принес нам чертежи и технические спецификации для создания базуки, которую ему подарили тупамарос. В это дело мы так и не посвятили себя, не в последнюю очередь потому, что через некоторое время эти бумаги были найдены полицией в одной из наших квартир.</p>
<p>
Во время своих «уроков» Фельтринелли как-то раз развлекал Франческини и меня тем, что нужно всегда иметь наготове «партизанский рюкзак».</p>
<p>
«Что такое партизанский рюкзак?» — спросили мы в изумлении. «Это инструмент выживания, который партизанский опыт Латинской Америки и учение Че Гевары считают незаменимым», — ответил он. «Он должен быть всегда под рукой, чтобы обеспечить немедленный побег, и в нем должна быть запасная одежда, документы, деньги, все необходимое для городского беглеца. А также мешочек соли и несколько сигар».</p>
<p>
«Простите, — спросил я, — но почему соль?» — «Потому что соль в Латинской Америке — ценный товар».</p>
<p>
«Хорошо, но здесь мы в Милане, и соль можно найти везде». «Это не имеет значения, соль — это партизанская традиция, она должна быть там».</p>
<p>
«А почему сигары?» «Потому что Че Гевара говорил, что лучший друг партизана в часы одиночества — сигара: это тоже традиция, и ее надо уважать».</p>
<p>
Естественно, эта история о партизанском рюкзаке передавалась с годами и стала своего рода символом памяти Фельтринелли. Долгое время в портфели, которые мы держали наготове на случай внезапного побега, многие из нас продолжали класть соль и сигары. Не гаванские, а обыкновенные «Тосканелли».</p>
<p>
Именно на основании подобных анекдотов за Фельтринелли закрепилось клише несколько наивного и несколько экзальтированного миллиардера-революционера, больного детским экстремизмом: кажется ли это обоснованным?</p>
<p>
Он был немного дураком, в том смысле, что у него было сильное чувство юмора. Однако я не помню его глупым или невежественным. Конечно, тот факт, что он был очень богат, не помог ему избежать стольких злобных ироний.</p>
<p>
</p>
<p>
Но его настоящая проблема заключалась в другом. Он, на мой взгляд, последовательно представлял политические взгляды, которые выражали различные силы в мире. Он был носителем партизанской идеи вооруженной борьбы в стиле Че Гевары, согласно которой создание боевых ядер должно было служить пропаганде борьбы и постепенному завоеванию фронта симпатий и поддержки. Короче говоря, он верил в роль небольших авангардных отрядов. Парадокс заключался в том, что его позиция вступала в противоречие с позицией наиболее близких ему групп. Одной из них была секкианская идея «преданного сопротивления», выраженная многими бывшими партизанскими командирами, с которыми Фельтринелли поддерживал отношения в Пьемонте, Лигурии и Эмилии: верные классической коммунистической традиции, эти товарищи понимали переход к революционной борьбе как отказ от старых перспектив. Затем была позиция Potere operaio, радикально отличающаяся, которая видела развитие борьбы с точки зрения, полностью связанной с фабриками и рабочим движением, которое изнутри должно было самоорганизоваться в ядра, способные расширить свою власть. Третьей позицией была наша, Красных бригад, довольно близкая к линии Potere Operaio, от которой она существенно отличалась только в том, что касалось концепции «вооруженного крыла»: Потоп думал о своего рода двойном пути, политической организации и военном ядре отдельно друг от друга; мы же утверждали военно-политическое единство, считая, что эти два элемента неразделимы и взаимно функциональны.</p>
<p>
Таким образом, Джанджакомо оказался практически в одиночестве. Он оказался в центре дискуссий и событий, которые не были ему близки. Изолированным, я бы сказал, от своего собственного интернационализма.</p>