Куйбышев пришел к выводу, что у человека, связанного с массой людей, обычно не так уж много каких-то особых, личных, друзей. Цицерон определяет дружбу как согласие во всех делах. Может быть, тут есть своя соль. Но разве суть только в согласии? Древний мудрец считает, что дружба возможна только между честными людьми. Честными он называет тех, кто поступает, кто живет так, что их верность, неподкупность, беспристрастие и щедрость встречают всеобщее одобрение; тех, в ком нет никакой жадности, развращенности, наглости, кто отличается великой стойкостью. Пожалуй, Фрунзе наделен всеми этими качествами. А разве тысячи других, с которыми близко знаком Куйбышев, не обладают подобными качествами? В одном, разумеется, мудрец прав: без доблести дружба совершенно невозможна, если под доблестью понимать способность к защите справедливости и бескорыстие, а скорее всего, чувство собственного достоинства.
Прав или не прав Цицерон — не так уж важно. Важно другое: наконец-то в Ташкент приехал Фрунзе! Глаза его лучатся, в усах — добрая усмешка. Они хлопают друг друга по плечам, рады, счастливы. Опять вместе!
Михаил Васильевич рассказывает, с каким трудом поезд штаба фронта пробивался в Ташкент: бураны, снежные заносы, дьявольский мороз. Поезд дважды терпел крушение. Добирались почти месяц.
Но все позади. И сразу же о главном: о положении дел в Туркестане. Валериан Владимирович докладывает подробно: о взятии Красноводска, о провозглашении Хивы Хорезмской Народной Советской Республикой, о том, что Джунаид собирает новые силы для нападения на Хиву. О том, что союз басмача Мадамин-бека и Монстрова под ударами красных частей распался. Монстров готов сдаться на милость Советской власти, сейчас Куйбышев ведет с ним переговоры через некого Петра Боцана. Вернее, вел до недавнего времени. Дело в том, что Мадамин-бек, узнав о переговорах, напал на отряды Монстрова. Монстров бежал, явился в Джалал-Абад и просит защиты у советских военных властей от басмача.
— А кто он, этот Монстров? — любопытствует Фрунзе. — Царский генерал?
— Конторский служащий, подрядчик. Авантюрист, короче говоря. Сперва выступал против экономической политики военного коммунизма, против хлебной монополии и продовольственной разверстки.
— Значит, выдвиженец местного русского кулачества?
— Совершенно верно. Он сам обзавелся земельным наделом в Джалал-абадском районе.
— Монстров... Лучше не придумаешь. Главарей накажем по приговору трибунала, а рядовых «крестьянской армии» следует амнистировать.
— Тоже так думаю.
— А что будем делать с курбаши Мадамин-беком? У него целая армия.
— Мы эту армию на днях разбили. Вторая Туркестанская советская стрелковая дивизия наголову разгромила Мадамин-бека.
— Прекрасная новость.
— Таких новостей у нас много. Не сидим сложа руки: недавно на сторону Советской власти перешли отряды Махкам-ходжи и Акбар Али — это шестьсот вооруженных и две тысячи невооруженных басмачей. Перешел также на нашу сторону отряд Парпи численностью три тысячи человек. Своими убит знаменитый курбаши, «борец за ислам» Иргаш, зачинатель басмачества.
— Наконец-то господа курбаши начинают понимать кое-что: массы идти за ними не хотят. А в том, что здесь расцвело басмачество, повинны и мы, советские работники: много наделали ошибок. Вот Мадамин-бек. Откуда он взялся? Слышал, будто бы сперва преданно служил Советской власти.
— Его полное имя Мухамед Амин-бек Ахметбеков. Служил начальником уездной советской милиции в Маргелане. Полтора года назад сформировал из подчиненных ему милиционеров-узбеков отряд басмачей. Крайне честолюбив. Поначалу путался с Иргашем, а потом решил сам стать вождем басмачей. В его отряде была строжайшая дисциплина. Он охотно принимал в свой отряд русских белогвардейцев, присваивал им высокие звания, назначал на большие командные должности. И сам стал колчаковским полковником.
Фрунзе слушал с большим интересом. Удивленно поглядев на Валериана Владимировича, сказал с усмешкой:
— Да я вижу, вы биографию каждого курбаши хорошо знаете!
— Приходится. Иначе не нащупаешь корни этой язвы. Я всегда был убежден в том, что всякое явление общественного порядка не возникает из воздуха, а имеет корни в прошлом. Не докопаешься до корней сорняка — не сможешь вырвать сам сорняк. Вот, например, у верблюжьей колючки корни тянутся на тридцать метров. Сорвешь колючку — а через некоторое время она вновь вырастает из того же корня. Чем глубже корни, тем труднее бороться с сорняком.