— Вы об этом заявили на съезде. Правда, в несколько иных выражениях.
— Да, мне досталось от Владимира Ильича на орехи.
— И поделом. Вы бросили обвинение Ильичу, будто он «административно» наклеил ярлык синдикализма на вашу святую самарскую «рабочую оппозицию» и натравливает партию на нее.
Милонов свесил голову. Он был явно подавлен. Нервно перекатывал между пальцев поднятый с земли камешек.
— А знаете, — вдруг сказал он, обретая в себе некую уверенность, — я ведь изменил ва́м, лично ва́м и общему нашему делу. И вышло все как бы само собой. Просто не заметил. Стал борьбу принимать за политическую игру. И мне сумели внушить, будто я не пешка в этой зловещей игре, а по меньшей мере тура. Шляпниковец. Мной овладела мания величия. Только сейчас стало доходить: а ведь они заговорщики! И я с ними. Политическое ничтожество, нуль, марионетка... Меня дергают за ниточки, выталкивают на сцену съезда, и я, по-петушиному выпятив грудь, начинаю поучать Ленина! Это даже не ослепление, не дерзость, а сумасшествие. У Милонова претензии к Ленину!.. К гению мирового пролетариата. А под всем этим: Троцкий противопоставляет себя Ленину. Я хотел застрелиться. От позора. Вырвать бы свой проклятый язык... Но сказанного все равно не вычеркнешь. Буду нести до последней минуты геростратову славу. Я зачеркнул сам себя как работника партии. Если даже стану на колени на Красной площади и буду биться лбом о брусчатку, вопить о раскаянии, все с холодным презрением станут обходить меня...
Валериан Владимирович с каким-то смутным чувством слушал странную исповедь и не знал, что сказать человеку, провалившемуся с головой в калтус (так в Сибири называют особо опасные болота).
— Вам остается одно: объявить в печати о своих заблуждениях, отмежеваться от лидеров «рабочей оппозиции». Ведь в них коммунистического ничего не осталось.
Милонов устало провел ладонью по лицу, будто снимая невидимую паутину.
— Я их боюсь! — произнес он неожиданно. — Да, да, боюсь. Они с виду благопристойные, а на самом деле способны на все, вплоть до убийства. Они ничуть не лучше левых эсеров, а, может быть, даже хуже, так как хотят взять власть не силой, а коварством, пронырливостью, круговой порукой. Я это почувствовал в них. И «буфер» тоже блеф. Редактор «Правды» Бухарин продержал в столе десять дней обращение питерцев к партии, ну то, направленное против оппозиции. Сперва мне это показалось ловким политическим маневром, а теперь вижу — подлость! Ничтожества...
— Может быть, вы все-таки все преувеличиваете?
— Считайте меня трусом, кем угодно, но с той публикой больше никаких дел иметь не желаю. Крестинский — секретарь ЦК партии, кого хочет может раздавить. Он дергает всех за ниточки. Он друг Троцкого. А я хочу исчезнуть, раствориться...
Сделалось жаль его. Напуган. Вот какие уродливые формы принимает борьба. Окопалась кучка политических подонков, обманом пролезших в партию. Образовалась своеобразная масонская ложа заговорщиков против ЦК, и вот у отдельных простаков, увязших в болоте, не хватает силы духа выбраться из него. Большевиков Милонов не боится, знает: большевики к недостойным приемам прибегать не станут, — а «рабочую оппозицию» боится. Надломился парень. Необходимо помочь.
Ильич смотрит в корень: нужна чистка партии! И чем жестче она будет, тем лучше. Необходимо обрубить зловредные щупальца, выдрать с корнем троцкистскую масонщину.
11
Всю свою сознательную жизнь он шел к Ленину. Был только Ленин. Была его воля, приводящая в движение миллионы людей, весь партийный и государственный аппарат, все необъятное государство и другие государства, весь мир. Ленин управлял не только событиями в России, он управлял мировым революционным процессом.
Особенно остро почувствовал это Куйбышев на конгрессе Коминтерна, куда его направили в составе русской группы. Группу возглавлял Ильич.
Ярко-красный, сверкающий золотом Кремлевский зал. Ленина окружили делегаты из Германии, Франции, Италии, Польши, Венгрии и других стран. Пока он здесь, а не на трибуне, можно пожать его руку, поприветствовать от трудящихся своей страны, обменяться несколькими словами. И каждый думает о неповторимости минуты, о том, как будет рассказывать там, у себя, вот об этой встрече с вождем Коминтерна, о живом ощущении Ленина. Ленин, Ленин!.. Сердца переполнены восторгом, счастьем.
Здесь много делегаций, сотни людей из самых далеких стран, и внимание каждого приковано к нему, только к нему, умеющему, как никто, превращать марксистские революционные принципы в действие, улавливать людей и вещи в их исторической связи, безошибочно оценивать соотношение сил на чаше весов истории. Он один на всю планету.