— Это теперь называется голодный фронт, — сказал Валериан Владимирович. — Казалось бы, вынесли все: интервенцию, гражданскую войну, разруху. И когда уже стало казаться, что самое страшное позади, оно, это самое страшное, навалилось на нас.
Год неслыханной тяжести — так назвал Ленин ужасный двадцать первый. На поля свалилась небывалая засуха — будто жидкое солнце расплескалось из своего кувшина на землю. Вымирающее от голода Поволжье, вымирающая Самара. По скромным подсчетам, тридцать процентов детей умерло. Вымерли целые села. Повсюду трупы людей, умерших от голода. Их не подбирают: не хватает сил. Сотни трупов, тысячи, сотни тысяч... Три миллиона. Создана Центральная комиссия помощи голодающим (Помгол) во главе с Михаилом Ивановичем Калининым.
Это трудно назвать поэзией, стихами. Это сочащийся кровью и болью голос Маяковского. Обнаженные до ужаса стихи Валериан Владимирович носит в нагрудном кармане: переписал с агитплаката. Откуда?.. Откуда взять хлеб?..
Иногда казалось: нужно ехать в Самару, к своим, спасать надо... Но спасать следовало всех. Своей энергией, своей оперативностью можно спасти миллионы оставшихся в живых. О себе заботиться некогда. Выпирают из-под гимнастерки мослы. Черные впалые щеки. Живут они впятером, в двух комнатушках старой гостиницы. Живут как все: еды совсем мало. Дети просят есть. Тяжело глядеть в их доверчивые ясные глазенки.
И невольно приходят на память строки из «Гайаваты», которые любил читать Фрунзе в метельные фронтовые ночи:
Умерла мама, Юлия Николаевна. Последнее время она жила в семье Валериана Владимировича. Нянчила внучку и внука. Ей не было и шестидесяти.
Они с братом Анатолием шли за гробом. Сестер и брата Николая невозможно было даже оповестить. Николай командовал корпусом во Владикавказе, где находился и Сергей Миронович Киров. Далек оттуда путь по разрушенным дорогам, и Николай не добрался бы до Москвы и за неделю. Сестры разбрелись по всему свету, известий от них не приходило. О Николае узнавал главным образом из газет. Он вместе с Фрунзе громил Врангеля, потом очищал Грузию от меньшевистских банд. Награжден тремя орденами Красного Знамени, орденами Красного Знамени Азербайджанской и Грузинской республик.
Фрунзе сказал о нем Валериану Владимировичу:
— Все больше удивляюсь вашей, куйбышевской, породе: брат ваш Николай в боях проявляет необыкновенную распорядительность и храбрость.
— Он всегда был такой. Даже в детстве.
Суровое детство... Его, собственно, и не было. Была муштра, суровая дисциплина, жесткий распорядок жизни в кадетском корпусе. Но тогда это казалось детством. Каждый выковывает в себе свою сталь... Валериану Владимировичу хотелось, чтобы рядом в эту скорбную минуту был Коля, которого он очень любил. Но Николая не было.
Бедная, бедная мама... Ей все мечталось о том дне, когда они соберутся все в одну семью. Как будто такое возможно.
Неожиданно приехала сестра Лена. Изможденная, в стареньком, в заплатах, жакетике. Припала к его груди, беззвучно заплакала. Он гладил ее по голове.
— Ничего, ничего... Никуда тебя не отпущу больше... Будешь с нами.
Жизнь и смерть... Само существование сейчас кажется эфемерным. Нужно торопиться, чтобы успеть сделать что-то для Советской власти. Только бы устояла, родная... Все ополчилось против Советской России. Буржуи хлеба не дают, не хотят давать, садистски издеваясь над вымирающим Поволжьем: верховный совет Антанты создал комиссию «для выяснения возможности оказать помощь голодающему населению России». И поставил во главе ее заклятого врага Советской России, организатора интервенции против нее, друга и любимца белой эмиграции Жозефа Нуланса. Представители правительств девятнадцати стран высказались против предоставления кредитов Советской России для борьбы с голодом. Правда, поставили условие: реставрируйте у себя капитализм, тогда поможем. Добрый дядя Сэм выдвинул длинный список требований, целых двадцать шесть условий: вот если американским представителям будет предоставлена полная свобода действий, вплоть до создания всякого рода организаций — антисоветских разумеется. Возмущенный Ильич сказал: