Надломило его другое: беспрестанные думы. Тяжелые думы о судьбах России.
Совсем недавно Владимиру Яковлевичу казалось, будто история — это то, что окутано романтической дымкой времени. В кругу своей многочисленной семьи в зимние вьюжные вечера он, бывало, читал вслух Тита Ливия или же Корнелия Тацита, но больше всего он любил «Сравнительные жизнеописания» Плутарха. Заговор Катилины, Веспасиан, Тит, Домициан, Марк Брут, Гракхи... То были личности. Как это сказал Плутарх: «Прибегать к железу без крайней необходимости не подобает ни врачу, ни государственному мужу...
В современной жизни, как казалось Владимиру Яковлевичу, нет ничего примечательного, ничего исторического. Он и его семья существовали как бы вне времени, забившись в глухом степном поселке Кокчетав. Им не было дела до высокой политики и дипломатии, до того, что происходит в больших городах, где им попросту не доводилось бывать.
Отец Владимира Яковлевича служил в сибирских казачьих войсках, в этих же войсках служил и он. И сыновей определил в Омский кадетский корпус — чтоб потом поступили в военное училище да стали офицерами, защитниками престола, как и положено потомственным дворянам. Где жить, там и слыть... Он учил детей быть честными, исполнительными и... не бояться поражений. Да, да, в жизни случается всякое. Но если тебя сбили с ног — вставай, стисни зубы и упорно пробивайся к своей цели. Иной не выдерживает сурового испытания и пускает себе пулю в лоб: так произошло с их дедом Яковом. Не преодолел... Да и на долю самого Владимира Яковлевича выпала нелегкая судьба: из бедности, несмотря на усердную службу, так и не смог выбраться. Должностей больших не давали, все держали начальником маленькой воинской команды в Кокчетаве. Из одиннадцати детей трое умерло.
Жена Юлия Николаевна и детей сама обшивала, обувала, и в церковноприходской школе учительствовала.
А теперь вот исполнилось заветное: Владимир Яковлевич — подполковник, воинский начальник в Кузнецке, два сына успешно окончили кадетский корпус. Чего еще?..
Но он ничему не радовался. Беспрестанно ощущая упадок нравственных сил, уединялся в своем служебном кабинете и просиживал здесь часами в некоем оцепенении.
Когда жена стала допытываться, что с ним происходит, он вроде бы в шутку, но с горечью сказал:
— Помнишь, у Гладышевых был белый пудель, запамятовал, как его звали. Так вот: когда его остригли наголо, он подох. Подох от позора. Самолюбивая собачка. Оказывается, можно помереть просто от позора. Валериан прав: царь-батюшка навлек на нас, на всю Россию, тяжкий позор. Армию опозорил, флот потопил.
Она поглядела на него со страхом: так отзываться о государе! Чего же тогда требовать от детей?..
— У детей своя дорога, — сказал Владимир Яковлевич. — Они взрослые и сами вправе решать. Мы хотели им добра, а они добро по-своему разумеют. И эта их дорога страшит меня. Я разучился их понимать. Я стал им вроде бы чужой. Особенно беспокоит Валериан. Добром не кончит. И я боюсь за него, боюсь, как не боялся никогда. Даже тогда, когда его ужалила змея. Помнишь?
Она, разумеется, помнила. Матери такого не забывают: чтобы приучить сестер ничего не бояться, Валериан схватил змею — и она укусила его. Страхов за жизнь мальчика было много. К счастью, все обошлось тогда.
— Сам в церковь не ходишь, с кого же им брать пример? — упрекнула Юлия Николаевна. — Лба никогда не перекрестишь, священнику дороги не уступишь.
— Дались тебе эти попы! — рассердился он. — Нет твоего бога, нет! Твой милосердный боженька собственного сына обрек на муки-мученические, позволил распять. Разве это божеское дело? А поп Гапон повел женщин и детишек под царские пули, тысячу душ царь-батюшка перед дворцом ухлопал. Да еще две тысячи раненых. Вот оно, царское милосердие! А московский митрополит Владимир даже составил «поучение», чтоб его читали в церквах. Дескать, заповедь божья гласит: в терпении вашем стяжите души ваши, а социал-демократы, мол, учат: в борьбе обретешь ты право свое; заповедь Христова говорит: царя чтите, а они наущают: царь — тиран. Поп советует: социал-демократов уничтожать надо! То есть уничтожать надо твоих родственников Гладышевых — ведь они за революцию! Вот ты, божья моя коровка, скажи: за что я воевал в Маньчжурии? Почему меня покалечили? Может быть, за родину, за отечество? То-то же, не знаешь. И я не знаю. Все в мире творится не нашим умом, а царским судом. Люди думают — до чего-нибудь додумываются, а мы думаем — из раздумья не вылезаем. Вот и выходит: голова у нас на плечах для счету. А Валериан все мне объяснил: оказывается, потеряли мы почти полмиллиона солдат за концессии безобразовской шайки, в которой негласно состоит царь, за то, что самодержавию захотелось разжиться колониями, — вот как он мне все объяснил. Подозреваю, что всю эту науку он прошел у твоих социал-демократических родственников Николая и Александра Гладышевых. Пока ты боженьке земные поклоны отвешиваешь, они по городу прокламации разбрасывают. Впрочем, сейчас и без Гладышевых учителей предостаточно...