— А где он сейчас?
Штернберг наклонил голову:
— Умер.
— Умер? Когда?
— В начале этого. года. В Москве, в тюремной больнице.
В такое известие не хотелось верить, и потрясенный Валериан некоторое время не понимал, что говорит ему Павел Карлович.
— Значит, умер...
— Это был незаурядный человек, — тихо произнес Штернберг. — Он имел большое влияние на другого удивительного человека, которого я тоже хорошо знал, так как он учился в Московском университете и слушал мои лекции: я имею в виду Николая Шмита, фабриканта, продолжателя династии известных миллионеров Морозовых.
— Того самого Шмита? Николая Павловича?
— Да. Он имел богатство, прекрасный дом, сестер, брата, мать; был молод, очень молод. Когда его замучили озверелые тюремщики, ему было всего двадцать три года, столько, сколько вам. Шмит отдал революции все: закупал оружие для рабочих дружин, передал через Горького в Московский комитет РСДРП двадцать тысяч рублей для закупки оружия за границей. Его мебельная фабрика сделалась бастионом восстания на Пресне. Все свое состояние после смерти он завещал партии большевиков. И чтоб ни копейки — меньшевикам. Царские палачи замучили, прирезали его. Он был большевиком. И у кого повернется язык назвать этого юношу, которым восхищался Ильич, попутчиком? Фабрикант-большевик. Парадокс? Нет конечно. Он ведь тоже ежемесячно платил партийные взносы — по пятьсот рублей — и активно участвовал в работе боевой организации Московского комитета. А рядом с ним были Шанцер и другие товарищи большевики, которых я не вправе даже сейчас называть. Шмит целиком перешел на сторону рабочих, целиком... Потому что не мог не перейти... Вот в чем суть. — Астроном был взволнован и умолк: ведь все это было так недавно. И здесь, в Нарыме, много людей, которые лично знали и Шмита, и Шанцера — Марата.
Их знала и Варя Яковлева, жена Павла Штернберга. Она квартирует в том же доме, что и Валериан, живет на втором этаже. Такая же ссыльная, как и они все здесь.
Но Штернберг — не ссыльный. Он приехал в Нарым якобы «по делам геодезии и триангуляции». А на самом деле — вызволить жену, устроить ей побег.
Все это знал Валериан. Павел Карлович с женой встречается тайно — даже хозяйка дома ни о чем не подозревает. Профессор астрономии Штернберг вне всяких подозрений у местной полиции и обывателей: немец, сын Орловского купца, человек с положением. Какое отношение может иметь он к этой курсистке Яковлевой, которая сослана за активное участие в декабрьских событиях в Москве? Ее должны были казнить.
В Москве осталась мама, Анна Ивановна, ждет не дождется Вари.
Недавно, когда к побегу уже все было готово, у Вари случился острейший приступ аппендицита. Побег пришлось отложить.
И никому-никому не приходит в голову, что профессор Штернберг, этот солидный, сорокапятилетний мужчина с такой внушительной бородой, — большевик.
— Идите, Павел Карлович, к Варваре Николаевне, — говорит Валериан. — Она ждет вас в моей комнате. А я еще пройдусь немного...
Профессор уходит. А Валериан бродит и бродит по застывшим улицам, смотрит на звезды. И думает о любви.
Любовь... У него много знакомых девушек, и он с ними деятельно переписывается. В их глазах он — герой, томящийся в тюрьмах, в ссылке. Они считают себя даже революционерками. Но для него они — просто милые девушки, грамотные, начитанные, любящие литературу, Некрасова и Гаршина, сочувствующие революции. Ведь, конечно, нужно обладать смелостью, чтобы переписываться с Куйбышевым...
К Валериану Куйбышеву любовь до сих пор так и не пришла. Где она, любовь, в каком облике явится? И пойдет ли его возлюбленная за ним на каторгу, в ссылку, в тюрьмы? Или же будет утешать узника красивыми письмами о литературе?..
А Варю надо спасти...
5
Очень многое в конечных выводах зависит от точки зрения на тот или иной факт. Жандармскому подполковнику Лукину и в голову не могло прийти, что Куйбышев займется созданием краевой партийной организации и даже станет готовить в специальной школе революционеров, руководителей для других организаций России. Это было настолько грандиозное дело, что, раскрыв его, Лукин, конечно, сразу получил бы повышение. Но он считал Куйбышева всего лишь большевистским агитатором и ждал от него или побега, или шумной демонстрации, где он конечно же будет в первом ряду и с красным знаменем. Пока же Лукин распорядился Куйбышеву особых препятствий не чинить, если даже тот будет в чем-то замечен, а сразу докладывать лично ему.
Поэтому пристав Овсянников относился к Валериану мягко, истолковав приказ по-своему: Лукин по непонятной причине не проявляет строгости к Куйбышеву. А впрочем, все понятно: ведь этот Куйбышев из тех... Ворон ворону глаз не выклюет.