Анна Ильинична настойчиво расспрашивала Валериана о Сибири, особенно интересовал ее Омск. Вначале он не мог понять, чем привлекает ее этот далекий городок, где тюремщики избили его до полусмерти. Потом узнал: по сибирским и уральским дорогам совершал инспекционные разъезды муж Анны Ильиничны, Марк Тимофеевич Елизаров, звал к себе.
Как-то Мария Ильинична сказала Валериану:
— Нужно находить легальные каналы для партийного проникновения.
Она устроила его в местное общество «Просвещение», которое устраивало для рабочих лекции, спектакли. Валериан проводил конспиративные собрания, беседы в рабочих кружках. Он нанялся репетитором в одну в семью и зажил в общем-то безбедно.
Даже стал пописывать рассказы и печатать их в «Вологодском листке». Рассказы о революционерах. Этого ему, пожалуй, не следовало бы делать. Рассказы получились яркие, с такими деталями, которые не могли не обратить на себя внимание жандармов.
В холодный осенний день Мария Ильинична сказала ему:
— Околоточный надзиратель приказал вычеркнуть вашу фамилию из списков «Просвещения». По-видимому, к вам приглядываются. Поезжайте в Харьков. Там найдете Варвару Николаевну Яковлеву. Она свяжет вас с Бубновым. Они скажут, что делать дальше.
Варю Яковлеву он разыскал без особого труда. Она была удивлена и обрадована. Когда Валериан рассказал, как Иван Жилин изображал ее, Варя и ее брат Кока, Николай, долго смеялись.
— А Павел Карлович?
Оказывается, Варе в Москве показываться опасно, и Штернберг под всякими предлогами часто наезжает в Харьков. И ей и Валериану нарымская ссылка казалась далекой, почти нереальной. С этим покончено раз и навсегда. И опять Варя смеется. Она снова веселая и такая же волевая, начиненная порохом, как в дни баррикадных боев в Москве и там, в ссылке.
Не знала она, что жандармы уже напали на ее след и что скоро, очень скоро ее схватят и вновь сошлют в Нарым.
Но сейчас они заряжены безудержным весельем молодости.
Пришел Бубнов. Тонколицый интеллигент, изящный, в белой рубашке с галстуком, в шляпе. Но, завидев Валериана, швырнул шляпу в угол, обхватил его.
— Неужто ты?! Да сколько же годов мы не видались? Мать ты моя родная — восемь! Рассказывай все по порядку.
Валериан рассказал. Бубнов был задумчив. О себе он не стал рассказывать. Не сказал, что был на Всероссийской конференции в Праге, что избран кандидатом в члены ЦК; упомянул лишь мимоходом, что связан с «Правдой», и спросил, продолжает ли Валериан сочинять стихи. Он был хорошим конспиратором. Оснований не доверять Куйбышеву у него не было, но он хотел все же проверить его в деле. И уж тогда...
Зато охотно говорил Бубнов о проделках ликвидаторов, о провале ликвидаторской конференции Троцкого. Ликвидаторский организационный комитет не смог привлечь ни одной крупной организации. В «Извещении» Бунда говорилось, что на августовской конференции был представлен пролетариат таких крупных городов, как Бутень, Скадель, Крынки, Свислочь.
— Скадель и Свислочь, разумеется, важные центры российского рабочего движения, — иронизировал Бубнов. — А про Петербург и Москву, про Урал и Харьков совсем забыли. Старое мошенничество. Очки втирают европейским социал-демократам, чтобы казаться значительными. И представь себе, помогло: Каутский, Гильфердинг, Носке предоставили свои печатные органы Троцкому для клеветнических нападок на нас. Был августовский блок, а остался шерсти клок. Были народники, были «легальные марксисты», были экономисты... И если вдуматься, то ликвидаторство, собственно, с них и началось. Но сейчас, как мне представляется, мы столкнулись с наиболее живучей разновидностью ликвидаторства. Оно приобрело мировой характер: Каутский, Вандервельде, австрийские социал-демократы, лидеры Бельгийской рабочей партии, вожди британских тред-юнионов. Русские ликвидаторы скатываются до роли либеральных буржуазных политиков. Августовский антипартийный блок, созданный Троцким, бундовцем Либером и ликвидаторами типа Аксельрода и Мартова, начал разваливаться во время самой их конференции. Ее решения не признаны ни одной организацией. Сейчас роман меньшевиков с бундовцами в самом разгаре — одного поля ягоды.
Бубнов знал расстановку сил. Он знал людей. Когда Валериан рассказал о партийной школе в Нарыме, Бубнов воскликнул:
— Чугурина, сормовского кровельщика, и московского кожевника Присягина знаю! Дельные ребята. Предал их некто Икрянистов, который вместе с ними слушал лекции в Лонжюмо. Вот так. Школа была законспирирована. Ездили туда на паровом трамвае. Обыкновенный каменный сарай. Ильич снимал комнаты у рабочего-кожевника. Тут Присягин и нашел себе друга — оба кожевники.