Но лицо Куйбышева понравилось. Что-то веселое и бесшабашное в этом угловатом, словно бы граненом лице. И в то же время он застенчив, интеллигентен. Это чувствуется в каждом его жесте, слове, в манере держаться. Сразу все выложил о себе. Сын подполковника, дворянин, тюрьмы, ссылка..
— Значит, в нарымской ссылке? — переспросил Григорий Иванович безразличным голосом. — А кто еще отбывал с вами?
Валериан назвал.
Петровский оживился.
— Со Свердловым хорошо знакомы?
— Да, когда я отбыл срок, он еще оставался в Нарыме.
— А где он сейчас?
— Не знаю.
Григорий Иванович нахмурился, с каким-то странным удивлением взглянул на Куйбышева.
— Совсем недавно он сидел вот в этом кресле, где сейчас вы. Его арестовали. Именно здесь, в этой комнате! — сказал он жестко.
Все было так неожиданно, что Валериан ощутил что-то вроде удушья, чуть качнулся в кресле.
— Его отправили в Сибирь, — помолчав, добавил Петровский. — В Туруханск. В тот самый день, когда из Нарыма в Петербург вернулась его жена с сыном. Вы встречались с его женой в Нарыме?
— Ее там не было. Я ведь из Нарыма выехал весной двенадцатого. А она, наверное, приехала позже.
— По всей видимости, все так и случилось, — проговорил Григорий Иванович.
Теперь он не сомневался больше: Куйбышев тот, за кого себя выдает.
— Поди еще не завтракали? — сказал Григорий Иванович уже потеплевшим голосом. И, не дожидаясь ответа, повеселев, сказал: — Будем завтракать!
Во время завтрака он расспрашивал о харьковской демонстрации, о Бубнове и Яковлевой, а узнав, что Валериан лето и осень жил в Вологде, близко знаком с семьей Ульяновых, оживился еще больше.
— Обо всем нужно было сказать сразу, — упрекнул он, — а то играем тут в бирюльки. Ну и что вы намерены делать в Питере?
— Пока что работаю в рессорной мастерской Мохова. Добрые люди помогли устроиться.
— Должность высокая?
— Очень даже: рабочий.
Оба рассмеялись.
— Да, сейчас это в самом деле самая высокая должность. А чем я могу помочь вам? Как депутат?
— Как депутат — ничем. Помогите мне, Григорий Иванович, стать ближе к работе нашего ЦК, Петербургского комитета партии. Располагайте мной... Готов выполнять любую работу.
Такой разговор состоялся утром. Кажется, удалось обмануть бдительность шпиков, уйти от Петровского незамеченным.
Когда в сквере появилась невысокая девушка с пышными вьющимися волосами, в простеньком белом в горошину ситцевом платье, Валериан поднялся, бросился к ней навстречу:
— Ах, Паня, Паня! Совсем заждался. Городовой уж стал ко мне приглядываться: мол, сидит парень час, сидит два — уж не беспаспортный ли?
Он взял ее под руку, и они, петляя по улицам и переулкам, вышли к Неве. Повеяло свежестью.
— Ну докладывай, — сказал он негромко, — что у вас там?
— Сейчас, ваше благородие, доложу. Ты все-таки избавлялся бы от военных словечек.
— Да не такое уж оно и военное. Ну да ладно, все равно докладывай!
Паня Стяжкина работала в больничной кассе завода «Гейслер», там же состояла на учете в подпольной партийной ячейке. Но Валериан, едва устроившись в мастерскую, сразу стал нащупывать партийную почву на других заводах, устанавливать связи. Вот тут-то они и познакомились.
Поэт Куйбышев как-то не заметил, что пришло оно, то самое... Это случилось как-то само собой, незаметно зрело, зрело, и теперь он с удивлением прислушивался к стуку собственного сердца, еще не веря самому себе.
Он стал ждать этих встреч с нетерпением, хотя и сопротивлялся незнакомому чувству. И теперь, взяв ее за плечи, он смотрел в ее блестящие, расширенные глаза. Паня не улыбалась, ничего не говорила, и он молчал. Впрочем, выражение ее лица было очень изменчиво, не менялась только улыбка — не то веселая, не то печальная. Она почти не сходила с ее лица, и это сбивало с толку. В Пане угадывалась воля, хотя в обращении она была очень мягкой, ласковой, казалась совсем беззащитной, словно девочка. Но он знал: все это обманчиво. У Стяжкиной — характер. Твердый, непреклонный. Совсем мужской. Ей всегда уступают. Она бесстрашна, как ребенок. Не боится полицейских; у них под самым носом переправляет на завод нелегальную литературу, не опасаясь доносчиков; наставляет рабочих, как бороться за свои права. И когда Паня говорит, то от нее исходит безудержное веселье.
— Расскажи о жене Владимира Ильича, — просит она.