— Требую очной ставки!
Жандарм устало махнул рукой:
— Очной ставки не будет. Глупо‑с.
— Кто еще арестован?
Жандарм снова поскреб подбородок.
— Скоро вы их всех увидите. Вам предстоит далекий путь. Рука об руку.
...Он их увидел в петроградской пересыльной тюрьме. Полторы сотни арестантов выстроились в коридоре тюрьмы. Здесь были мужчины и женщины, политические, уголовники, пленные немцы и австрийцы. В свете газовых светильников лица казались мертвенно-бледными.
— Паня!
Она повернула лицо, увидела Валериана, и ее глаза зажглись радостью: вместе! А больше ничего и не нужно...
Среди арестантов были его друзья по партии: Плетнев, Егоров, Остриенко-Остроухова и другие. Значит, жандарм не врал: арестовали всех. Но уцелела ли конспиративная квартира на Невском? Нет, комитет не разгромлен! Арестовали не весь комитет. Он будет жить, каждый раз возрождаясь, словно феникс из пепла.
И еще одного знакомого увидел здесь Валериан. Давнего знакомого: полицейского Гаврилова. Того самого, которому при встрече всегда делал козу. Но сейчас он уже не был полицейским. По всему чувствовалось: здесь он важное лицо. На нем военный мундир с погонами капитана. Начальник конвоя.
Гаврилов сделал кому-то знак, и конвойные солдаты внесли несколько связок ручных кандалов. Гаврилов важно разгладил усы, рявкнул:
— Встать в затылок! Надеть кандалы!
Он сам взял связку ручных кандалов, прошелся вдоль колонны. Солдаты стали сковывать арестантов попарно. Когда Гаврилов поравнялся с Валерианом, тот повернулся и сделал ему козу. Начальник конвоя решил, что над ним издеваются, побагровел, но, вглядевшись в лицо Куйбышева, со злым удовлетворением проговорил:
— А это вы, лже-Соколов! Давненько не виделись. Я по вас, признаться, скучал. А теперь вот снова разлучаемся. Надеюсь, надолго. Коза-дереза!
Валериан расплылся в улыбке, поклонился, сделался робким, просящим.
— Господин Гаврилов! Могли бы вы в знак нашей былой дружбы оказать некоторую, очень важную для меня услугу?
Начальник конвоя фыркнул:
— Смотря какую услугу! Передать что-нибудь на волю? И не просите. Запрещено‑с.
— Ну что вы, что вы! Да у меня язык не повернется просить о таком. Да и на воле никого не осталось. Вон там стоит моя невеста, ее фамилия Стяжкина. Мы из-за ареста — будь он неладен — не успели обручиться.
— Ну и что?
— Обручите нас! — И Валериан протянул вперед сжатую в кулак правую руку.
Гаврилов сперва не понял. Смотрел выпученными глазами. А когда понял, ухмыльнулся, звякнул железными браслетами.
— А вы как были шутником, так и остались. Ну что же, я тоже люблю соленую шутку. — И крикнул: — Эй, Стяжкина Прасковья, немедленно ко мне!
Когда Паня подошла, Гаврилов, осклабясь, спросил:
— Хотела бы ты обручиться с этим человеком?
Она вся подалась к Валериану:
— Да!
— Протяни левую руку.
Когда она протянула руку, Гаврилов надел на эту тонкую смуглую руку железный браслет и цепью соединил его с браслетом на руке Валериана.
— Обручаю вас на веки вечные!
Конвойные захохотали.
— Спасибо, Тимофей Петрович. После победы социалистической революции мы вас не забудем, — проговорил Валериан растроганно.
Глаза Пани были полны слез. То были слезы счастья. Она улыбалась. А он тихо запел:
— Гей, друзья! Вновь жизнь вскипает...
Ему исполнилось двадцать семь лет.
7
Скоро весна. Но здесь, в глухом сибирском краю, ее приближение и не чувствуется. Молчаливо стоят сосны и ели, покрытые тяжелой снежной кухтой, от медвежьих берлог валит пар. Из-за высоченных сугробов не видно крыш селеньица Тутуры: можно проехать мимо и не заметить человеческого жилья.
Тайга, только тайга без конца и края. Царство медведей, у которых только что появилось потомство. Скованная льдом Лена. От морозов лопаются деревья. Здесь истоки могучей реки. До железной дороги триста пятьдесят верст, а то и все четыреста. Неподалеку — священный Байкал.
— Уходить надо. Если замерзнем — все равно, — сказала Паня. — Сидеть здесь прямо-таки невмоготу.
— Не замерзнем, — отозвался он. — Денька через три холода спадут — и махнем в Иркутск. Если хочешь знать, эти четыре ссыльных месяца я считаю самыми счастливыми в жизни... Мы были вместе и любили друг друга. А бежать надо. В Питер!.. Только бы вдруг не объявился в Тутурах Слонимцев! Тогда нашему побегу крышка: я становлюсь суеверным. Куда бы ни приехал — он тут как тут! Впрочем, черт с ним. Все равно дадим тягу! Вот послушай — только что сочинил: