— Не повернется. Николашке крышка. И вашему начальству тоже. Задерживая нас, вы совершаете преступление.
Валериан кусал от злости губы. В Самару! Немедленно в Самару... Ему хотелось пристукнуть этого олуха, который поставил себя выше революции. Трагикомическое положение. Но делать нечего.
— Пока я окончательно не буду убежден, что власть свергнута, до тех пор вас не отпущу, — твердит свое начальник конвоя.
— Так убеждайтесь, черт вас побери, да побыстрее! Нам некогда.
Он врывается в этапку, кричит:
— Товарищи, революция!.. Монархия свергнута!..
Никто не верит. А потом вдруг поверили — взвихрилась над этапкой, над пустынными кручами Енисея «Марсельеза».
Вызвали начальника конвоя. И снова — пустопорожний разговор.
— Я присягал царю.
— Царя свергли, и вас свергнем.
— Попробуйте. Конвой, в ружье!.. Заковать всех.
Их снова погнали по этапу. Динь-бом, динь-бом... Будто и нет революции. И солдаты вроде бы им сочувствуют, готовы побросать оружие. Но идут.
«Подходя к селению Казачинское, версты две до села мы увидели демонстрацию, идущую нам навстречу с красными флагами. Впереди идет Клавдия Николаева. В правой руке она держит красный флаг, а в левой — ребенка.
Демонстранты шли освободить нас. Но начальник конвоя заявляет, что при малейшей попытке освободить нас он будет стрелять.
Хотелось дать ему по морде, но это не было решением вопроса, потому что кто-нибудь был бы убит. Конвойный снова запер нас в этапку на большой замок и пошел узнавать, действительно ли царская власть свергнута и пришла новая власть. Заходит он в волостное правление и видит, что перед столом волостного старшины висит не царский портрет, а портрет какого-то волосатого мужчины — это был портрет Карла Маркса. За столом сидит молодой парень с красным бантом, а не старый бородатый дядя. Посмотрев на все это, он плюнул, бросил ключ на пол и ушел.
Уборщица подняла ключ и, не зная, откуда он, положила его на окно. Мы сидим взаперти и надеемся, что нас кто-нибудь отопрет. Проходит час, полтора, два — никто не приходит, и только часа через три какой-то гвардеец открыл нам дверь. Мы свободны. Публика знала, что среди нас есть Бубнов и Куйбышев, и собрала большой крестьянский митинг. Было тысячи три народу. Мы с Бубновым выступали, причем, что особенно поразило ссыльных, мы выступали против войны. До этого никто там не решался об этом говорить.
Во время своей речи я вижу, что вдали, в степи, стоит начальник конвоя и исподлобья, мрачно смотрит на то, что у нас происходит. Во время речи я не мог его арестовать, а когда кончился митинг, я пытался найти его, но это не удалось, а ждать у меня не было времени. Мы с Бубновым из своих пальто выпороли зашитые в швах деньги, наняли подводы и покатили в Красноярск. Путь, пройденный нами с 26 февраля по 8 марта, мы проехали в течение двух дней. 10 марта мы были в Красноярске, где на площади произнесли речь против войны. Тогда были в ссылке некоторые большевики, у которых было настроение за поддержку войны».
И снова — Самара, ставшая родной, близкой. Слабая улыбка Пани. И сын. Его сын! Владимир.
— Владей новым миром! — говорит ему Валериан.
И небывалое еще ощущение полной свободы.
Все-таки она свершилась!.. Семь лет тюрьмы и ссылки.
Но он знает, что до окончательной победы далеко. Руководителей-большевиков в Самаре пока мало: Шверник, Масленников, Галактионов, Мяги, Кузнецов, Митрофанов, Дерябина, Венцек, Буянов... Бубнов срочно отозван в Петроград. Еще не все вернулись из ссылки. Но скоро вернутся.
Рабочие смотрят на Куйбышева как на главную партийную фигуру. В Совете — засилие меньшевиков и эсеров, военных чиновников, поспешно объявивших себя социалистами-революционерами и нацепивших красные банты. Они за продолжение «революционной» войны до полной победы над немцами. Они уповают на поддержку Америки, которая только что вступила в войну на стороне Антанты. Но председателем Совета рабочие избирают Куйбышева, и никого другого.
Ему не нужно объяснять, чем должен заниматься избранник народа.
В то время как другие упиваются свободой, он лихорадочно анализирует последние события, взвешивая в уме все. Он привык беспрестанно анализировать, сопоставлять, как бы заглядывать вперед. Это неусыпная бдительность рассудка. Верить не чувствам, а фактам. Неумолимым фактам. Он как бы прислушивается к неровному пульсу времени.
Что происходит в самом центре революции — в Петрограде?
В дни восстания, пока большевики дрались на улицах города, меньшевики и эсеры, отсиживавшиеся в Таврическом дворце, в Думе, захватили руководство Советом рабочих и солдатских депутатов. Изначальная привычка присваивать себе результаты чужих побед. Ведь главное — не драка, а власть. Он, этот Совет, мог бы сам, опираясь на рабочих и солдат, создать революционное правительство. Но во главе Совета стал меньшевик Чхеидзе, единомышленник Троцкого. Чхеидзе сразу же превратил Исполком Совета в некое землячество, куда доступ большевикам был закрыт. За годы войны меньшевики и эсеры сумели сохранить свои кадры — ведь они были оборонцами — и теперь оказались в большинстве. Меньшевик Суханов провозгласил во всеуслышание: