Вошел телеграфист, сказал Куйбышеву:
— Срочная из Пензы!
— Что там?
— Восстал чехословацкий корпус! Наступает в направлении Оренбург, Самара.
Все повскакивали с мест.
— Ну мы с вами в положении царя Додона — не знаешь, куда голову поворачивать, — невесело пошутил Куйбышев. — Объявляем Самару и нашу губернию на военном положений! На помощь Пензе сегодня же направим вооруженный отряд. Кого поставим во главе штаба обороны?
— Куйбышева!
— Принято. Я предлагаю ввести в штаб Кадомцева и Гузакова.
— Согласны.
Семь месяцев существует Советская власть. Всего семь месяцев. Здесь, в Самаре, ее провозгласил он, Куйбышев. Был бурлящий, переполненный радостью зал театра «Олимп». И в партере, и на всех ярусах, до потолка, находились его друзья — рабочие, солдаты. И за стенами театра, на улицах города, такая же радость. Верилось в крепость победы.
Что же произошло за эти семь месяцев? Почему Куйбышеву вдруг показалось, будто над Самарой собираются зловещие тучи?
Опять предательство?
Да, опять. Нет конца предательству мелкобуржуазных партий, пытающихся увлечь за собой массы своими поддельными знаменами. У этих знамен цвет вроде бы красный, как и у знамен большевиков, но то фальшивые знамена. Если вглядеться в них внимательно, увидишь, какого они цвета на самом деле: желтого и черного. Истинный цвет поддельных знамен.
Революция в своих алых, сочящихся кровью одеждах продирается сквозь нескончаемые тернии предательства, измены, открытой интервенции.
Всего несколько месяцев мирной передышки. И вот она, передышка, кончается. Да, кончается. И не в походе Дутова, идущего через Оренбург на Самару, главная опасность. Маленький Дутов вместе со сбежавшими на Дон Красновым, Деникиным, Корниловым пытается развязать гражданскую войну. Но с Дутовым было бы легко справиться, если бы... Вполне хватило бы тех войск, какие прибыли в Самару по распоряжению Ильича.
Куйбышев остро чувствует другую опасность. Она затаилась, приготовилась к прыжку. Она здесь, рядом, в нескольких шагах.
Как всегда, его натренированный ум, привыкший спешно разбираться в обстановке, искал в калейдоскопе последних событий нечто сквозное, ждущее своего логического завершения. Он продолжал беспрестанно выявлять роль мелкобуржуазных партий в революции и пришел к выводу: их всех — и эсеров, и кадетов, и меньшевиков, всякого рода максималистов, анархистов, и прочих и прочих, и тех, кого, возможно, пока нет, но которые неизбежно появятся на новых рубежах борьбы, — да, их всех объединяет нечто главное. И это главное: они все против диктатуры пролетариата. Даже когда они идут на временные соглашения с большевиками, в этом пункте они тверды и непреклонны, ибо диктатура пролетариата — их смерть.
Он никогда не забывал предупреждения Маркса и Энгельса. В обращении к Союзу коммунистов они указывали, что предательство, которое совершили по отношению к народу немецкие либеральные буржуа в 1848 году, в предстоящей революции возьмут на себя мелкие буржуа, что эта демократическая партия окажется для рабочих опаснее, чем прежние либералы.
Можно подумать, будто вожди пролетариата имели в виду эсеров и меньшевиков. Ни эсеров, ни меньшевиков тогда еще не было. Но как велика сила предвидения! Предатели рабочего класса меняют флаги и названия своих партий, но их предательская сущность остается.
Он знал, что накануне Октября наиболее многочисленной партией в России были эсеры — четыреста тысяч членов. У большевиков не насчитывалось и трехсот пятидесяти тысяч. А если приплюсовать к эсерам сто девяносто три тысячи меньшевиков да всякого рода бундовцев, с которыми они неразлучны, словно близнецы-братья, да анархистов, да кадетов, да прочих, то прямо-таки не понятно, как устояли большевики, почему победили, имея против себя все эти соглашательские партии.
Разумеется, понятно, почему победили. Не могли не победить. Концепция меньшевиков и эсеров о незрелости России для социалистической революции — эта их важнейшая политическая доктрина — разбилась об упрямую действительность. Россия-то оказалась зрелой, очень зрелой. А соглашателям пришлось поднимать фальшивые знамена, подлаживаться к Советам (с тайной надеждой взорвать их изнутри). Им удалось пробраться в Советы, но это ни к чему не привело. Сколько бы они ни развенчивали Советы, сколько бы ни доказывали их «негодность» для организации новой власти, Советы стояли непоколебимо, утвердились раз и навсегда. Они теперь были неподвластны соглашателям.