Нечто подобное Куйбышев слышал каждый раз, когда заходил разговор с людьми, знакомыми с Троцким. Собственно, и деятельности как таковой не было: Троцкий предпочитал на заседания Высшего военного совета не являться, по всей видимости считая это пустым занятием. В окончательную победу революции он все равно не верил.
Куйбышев недоумевал: разве можно столь ответственный пост доверять человеку, явно равнодушному к судьбам революции, если не враждебному ей? В чем тут крылась загадка?
Если раньше у Куйбышева было непонятное и неосознанное чувство вины за сдачу Самары, то теперь, месяц спустя, когда его по указанию Ленина назначили комиссаром 1‑й армии Восточного фронта, он наконец понял: никакими усилиями, даже самыми героическими, даже если бы поднялась вся Самарская губерния, им не удалось бы удержать Самару. Нужна армия! Целая армия. И создать эту армию должен он, Куйбышев. Ее пока нет. Есть ее комиссар Куйбышев. Есть ее командующий. Тухачевский. Двадцатипятилетний юноша, молодой человек. «Спасение не только русской революции, но и международной на чехословацком фронте», — говорит Ильич. Значит, спасение революции, и русской, и международной, здесь. Они с этим юным Тухачевским должны совершить почти немыслимое: собрать воедино разрозненные, плохо вооруженные и неизвестно кому подчиненные отряды, разбросанные по всему Поволжью. Организовать армию... Сделать ее боеспособной.
...Они сидели в здании бывшего Симбирсокого кадетского корпуса, где теперь размещался Самарский ревком. У Куйбышева все еще кружилась голова от недавно полученной под Сенгилеем контузии. В своей неизменной синей косоворотке, в пиджаке, расползающемся по швам, в темно-серых, в полоску брюках, заправленных в грубые солдатские сапоги, он производил странное впечатление. Он был председателем Самарского ревкома, его знали по всей Волге, к нему приезжали из Самары, Саратова, Астрахани, Казани. И новые люди, увидевшие его впервые, удивлялись его богатырскому сложению, буйной копне волос и высокому, мудрому лбу. Такими и представляет себе народ своих во́жей, слушает их с изумлением и восхищением, не раздумывая особо, идет за ними в огонь и воду. Один внимательный волевой взгляд вожа парализует натуры слабые, как бы не себе принадлежащие. С таким даже умирать весело. Только прикажи!.. И он привык быть таким. И в ссылках, и в тюрьмах всегда чувствовал себя хозяином.
А вот сидящий перед ним Тухачевский словно бы не принадлежал своему возрасту и своей изысканно красивой внешности. Он был очень красив, изящен, тонок, и пальцы у него были длинные, музыкальные. Но все это не имело ровно никакого значения. Он мог быть каким угодно — старым, уродливым, кривобоким, горбатым, — своей внешности он не принадлежал. И возрасту тоже не принадлежал.
Куйбышев это сразу почувствовал, как только они заговорили. Он уже слышал кое-что о Тухачевском, правда не так уж много: учился в кадетском корпусе, кадровый офицер царской армии, подпоручик, командовал ротой, четыре раза бежал из немецкого плена, без колебаний перешел на сторону революции, храбр, обладает оперативным мышлением. Да, не так уж много.
— В подчиненном мне симбирском штабе, где я только что побывал, я, к сожалению, так и не смог точно выяснить, что же произошло под Сенгилеем и какова боеспособность войск этого направления, — сказал Тухачевский. — Выходит, ваш ревком делает и знает гораздо больше, чем военный штаб?