— Так.
— Вот мы и потянулись к вам. За правдой, А правда на стороне большевиков. Только вы ее раньше нас разглядели.
Куйбышев рассмеялся.
— Ну, скажу откровенно: свалили вы груз с моих плеч, — признался он. — Оказывается, все мы тут собрались патриоты. А я думал-гадал: что может объединить большевиков и сыновей губернаторов? Оказывается, любовь к России, родине.
Он почувствовал, как в зале устанавливается дружелюбная атмосфера. Офицеры сейчас как бы договаривались с Советской властью сообща защищать отечество от всех врагов — и внутренних и внешних, так как годы войны научили их кое в чем разбираться.
И Деникин, и Краснов, и Корнилов в их глазах были всего лишь ловкими авантюристами, наполеончиками, озабоченными не судьбами России, а тем, чтобы навязать ей нового царя (а конечно же, каждый из новоявленных диктаторов метил на царский трон). Они представляли бывшую Россию, а многие из офицеров в нее больше не верят.
Да, да, династия и Россия не одно и то же. Генералы Эверт, Алексеев, Куропаткин, Иванов, Рузский служили династии, а не отечеству и привели к катастрофе на фронтах. Николай, тот вообще был не способен на более или менее толковое руководство армией... Самое чудовищное то, что генерал Краснов все свои действия согласовывает с германским командованием, продался ему и верно служит, а генерал Деникин покорно выполняет волю Антанты, мечтает посадить на престол великого князя Михаила Александровича. И Краснов, и Деникин готовят наступление на Царицын. Эти генералы, прислуживающие разным хозяевам, находятся в добрых отношениях и ведут деятельную переписку. Как все это увязать в один узел?..
Теперь Куйбышев без утайки рассказывал о том, в каком трудном положении находится Республика. По сути, она в кольце, и это кольцо постепенно сжимается. Здесь, на Восточном фронте, нужно срочно создать армию, все они должны заняться этим делом. Немедленно, сегодня же.
— Вы знаете, что такое эшелонная война? — спросил Куйбышев. Никто не отозвался. — Это та разновидность войны, от которой мы обязаны избавиться, — сказал он. — Наши отряды живут в теплушках, в эшелонах. Мотаются туда-сюда по всему Поволжью, ищут белых. От железнодорожной линии отрываться не решаются, так как в теплушках и жены и скарб. Смешно, но факт. А враг удерживает целые области, гарцует по степи, грабит население. И все это из-за нашей слабости, из-за нехватки командного состава. Будем переходить к свободному маневрированию на поле боя... Только так можно победить.
Они почувствовали в его словах глубокое понимание военного дела и прониклись еще большим доверием.
— Вот так, Михаил Николаевич, — сказал он Толстому, — получайте отряд — и желаю успеха. Помните: теперь вы — командир Красной Армии, товарищ Толстой!
Валериан Владимирович сидел в номере Троицкой гостиницы и все думал о недавней встрече с офицерами. Все ли они дозрели до понимания своей ответственности за судьбу фронта?
При назначении их на должности приходилось руководствоваться некой интуицией, суть которой даже не определишь. Чутье на людей? Но откуда оно в тебе, Куйбышев, чутье на людей подобного сорта? Ведь с тех пор как ты учился в кадетском корпусе и общался с ними, прошла целая вечность! Тебе приходилось иметь дело с рабочими массами, подпольщиками, людьми враждебных партий, жандармами, полицией, тюремщиками. Но та каста, из которой ты происходишь, оставалась вне поля твоего зрения.
И все-таки ты их понимаешь. Их несчастье — аполитичность. Их воспитывали так же, как и тебя, в кадетском корпусе, внушали то же самое: офицер должен сторониться политики, он всего лишь слепое орудие династии. Он лишен права голоса. А чтобы он паче чаяния не занялся политикой, его стеной отгородили от народа голубые жандармские мундиры. Да, они аполитичны в своей основе. Но, лишь пройдя через войну и революцию, стали о чем-то догадываться.
И сейчас, оказавшись на стороне Красной Армии, они вроде бы хотят отгородиться от политики, от классового характера происходящей драки.
Он прочитал им выдержки из работы Ильича «О национальной гордости великороссов». Они бурно и долго аплодировали. Потом спросили:
— А кто написал? Очень верно и точно.
— Ленин!
Это вызвало своеобразный шок. Кто-то сказал:
— Мы не имеем представления о вашем учении. Могли бы вы коротко изложить его сейчас?
— Если у всех есть охота слушать.
— Есть охота!
Впервые он ощутил, как трудно передать в немногих словах сущность диктатуры пролетариата. С рабочими было легче: диктатура пролетариата была их заветной, хоть и не всегда четко осмысленной, мечтой. Но как обо всем рассказать вчерашним царским офицерам? И все-таки он должен был это сделать сейчас, не передоверяя их политическое просвещение другим комиссарам.