Нет, само учение он не излагал. Он исповедовался: рассказывал этим чужим людям, каким тяжким путем, через какие заблуждения дошел до ясного понимания идеи диктатуры пролетариата и почему сейчас нельзя мыслить по-другому. Каждый исторический период имеет свои собственные законы, революции не делаются по заказу... Сейчас он вел интимный разговор как бы с самим собой, осмысливая, почему все вышло так.
Он говорил о войне как суммировании политики (а политика — это отношение между классами), о решающей роли народных масс в ведении современной войны. Старая армия распалась. Перестала существовать. А без массовой революционной армии пролетариат не в состоянии победить хорошо обученную кадровую армию империалистов. Сейчас в Республике идет создание новой, регулярной, кадровой армии. Все силы партии большевиков отданы на военную работу. Ленин считает возможным после демократизации старой армии использовать ее для защиты Советского государства.
— А что следует понимать под демократизацией старой армии?..
Он не думал, что его, казалось бы сугубо теоретический, разговор вызовет столь обостренный интерес. Вопросам не было конца. Весь зал постепенно втянулся в спор. И сейчас, сидя у себя в номере гостиницы, Валериан Владимирович улыбался, вспоминая все. Да, люди изголодались по откровенному разговору. Они вдруг почувствовали себя не отщепенцами, потерпевшими крушение в жизни, а гражданами. Они нужны, о них не забыли. Они представляют громадную ценность для государства. Каждый должен решить основной вопрос прежде всего для самого себя. И никто за тебя решать его не будет. Все, что тебе могут дать, — это доверие, права единоначальника в решении оперативно-тактических вопросов...
Он испытывал удовлетворение: во главе отрядов поставлены проверенные офицеры, рядом с ними — испытанные комиссары-большевики. Теперь формирование дивизий пойдет полным ходом. Если в Самаре так и не удастся поднять восстание, 1‑я армия все равно скоро освободит ее...
Кто-то постучал.
— Войдите!
Он был несколько удивлен, увидев четырех офицеров, с которыми недавно разговаривал. Среди них был прапорщик Толстой.
— Извините за визит, — сказал Толстой, — но мы не могли не зайти. Так уж получилось.
— Садитесь. Слушаю вас.
Толстой замялся. Они все неловко переминались с ноги на ногу, но не садились. Потом все же сели.
— Этажом выше квартирует командующий группой войск Иванов, — сказал Толстой. — Мы только что от него. Он пригласил к себе и стал допытываться, как мы относимся к событиям в Москве, мятежу эсеров, убийству Мирбаха. Дескать, теперь-то Германия наверняка пойдет на Москву. Не лучше ли, мол, упредить ее, объявив ей войну? Ну мы сослались на вас: вы говорили о важности Брестского мира...
Валериан Владимирович слушал со всевозрастающим тревожным интересом: что еще задумал Клим Иванов?
— Так вот, Иванов говорит нам, — продолжал Толстой, — дескать, вы притворяетесь, вас заставляют притворяться, а сами вы против Брестского мира! На своем партийном съезде вы поддержали Бубнова, Дзержинского, Голощекина, Ярославского и других видных большевиков, которые считают, что лучше вести революционную войну против Германии, чем заключить позорный мир. Мы засомневались: так ли все?..
Что он мог ответить этим людям? Да, в те дни упоения победой революции он поддержал сторонников «революционной войны», поверил Бубнову, как привык верить ему всегда. «Укрепить мировую революцию революционной войной» — таков был наказ Самарской партийной организации. Ошибочный наказ, но он считал себя не вправе выступать на партийном съезде от своего собственного имени. Потому и высказался за «революционную войну». Все это казалось логичным, и не понятно было, зачем нужно уклоняться от схватки с империализмом. С тех пор прошло не так уж много времени: каких-нибудь четыре месяца. А сколько прожито, сколько передумано за эти четыре месяца! Свою чудовищную ошибку он осознал очень быстро.
Но как бы ни было коротко его заблуждение, он не мог сейчас утверждать, будто его не было.
Воля большинства... Она всегда была для него священной. Да, Самарская партийная организация, куда входят люди, которым привык верить, с которыми рисковал жизнью, дала ему наказ поддерживать на съезде идею «революционной войны». Так почему ты не встал, не опроверг убедительными доводами эту неверную, вредную волю большинства?! Или был убежден в том, что большинство не может ошибаться? Или же не захотел быть поручиком, шагающим не в ногу с ротой?.. Почему красивые фразы одурманили тебя? Значит, и в тебе самом он гнездился, этот мелкобуржуазный авантюризм. Для тебя он не основа твоей натуры, а минутное заблуждение, в которое впали и некоторые другие, тот же Бубнов. После победы революции в России тебе вдруг показалось, будто империализм находится при последнем издыхании. И стоит лишь толкнуть его сапогом...