Вся агора, буквально кипевшая во время речи Геракла то тут, то там, противоречивыми разговорами, грозившими перелиться в беспорядочные выкрики, во мгновение стихла. Все до единого склонили головы, уподобившись матери юного героя. Алкмена, хоть и не показывала виду, но была несказанно счастлива: отлучка из дома и ратный труд на благо города явно пошли ее сыну на пользу.
После еще нескольких дней народных празднеств, Креонт сделал все по слову Геракла. Орхомен не разрушили, но заставили принять главенство Фив. За это для миниев на равных правах с фиванцами открыли Авлиду. Все орхоменские пристани были уж очень неудобны: пролив Эврип был слишком узок и мелок – нагруженные корабли через него не проходили, и потому орхоменцам приходилось плавать вокруг острова Эвбеи, что добавляло почти полдня в пути на юг. Торговцы из Орхомена были чрезвычайно рады этой перемене. Сухопутная дорога через Киферон, разумеется, тоже была для орхоменцев открытой. Алтарь, о котором говорил Геракл был вскоре построен. Это послужило добрым знаком северным миниям, хотя поначалу в Иолке очень насторожились, узнав о падении Орхомена. Но когда стало ясно, что это не только не приведет к гонениям на миниев в новой, большой Фиваиде, а, напротив, даже послужит улучшению их положения, царь Иолка Пелий пригласил к себе Креонта и заключил с ним договор о дружбе. Так Фивы, прежде страдавшие от враждебных соседей, в одночасье оказались окружены друзьями.
Единственными после всего этого остались в накладе ликерийские рыбаки: угорь теперь был в достаточных количествах в Фивах всегда, а не только во времена разлива, да и цена на него упала. Учитывая особые заслуги рыбаков перед городом, Креонт в счет захваченной казны Эргина приказал выстроить для ликерийцев дома на Копаиде. Так они могли продолжать жизнь привычным им ремеслом. Среди переехавших на недавно враждебную территорию были и родители молодого царского стражника Промаха. Сам Промах немного пожалел о том, что берега родной Ликерии оказались теперь пустыми. Он возвращался в родной дом, когда царь давал ему отдых по службе, рыбачил, разумеется, не ради промысла, а ради забавы, приглашал к себе гостей, среди которых нередко бывал и амфитрионов сын, ну и просто разговаривал с озером, благодаря его за службу, которую оно сослужило фиванцам.
Объявление Геракла наследником престола к его чести не вскружило ему головы. Он вернулся к своим занятиям с еще большим рвением и даже помирился с Лином. Большим кифаредом сын Амфитриона, разумеется, не стал, но, по крайней мере, он почувствовал к игре на кифаре вкус и очень сожалел, что не понимал его раньше. Через какое-то время он вспоминал себя стоящим на крыше креонтова дворца в ожидании решений советов. Что, если бы при нем тогда была кифара? Насколько точнее мог бы он тогда дать богам знать о своих переживаниях, насколько сильнее почувствовать их присутствие! Он понял, насколько прав был Лин, когда говорил ему, что музыка часто бывает яснее молитвы.
Кстати, линово ухо зажило, слух его полностью восстановился. На Геракла он не держал никакого зла, особенно после его победы над Орхоменом. Лин шутил в таком духе, что с подобным Гераклу человеком лучше не ссориться: иначе он заставит тебя быть его другом.
Глава 5.
О большом успехе Фив, о падении южной минийской столицы и о заслугах Геракла быстро стало известно повсюду. Не обошла стороной эта новость и родину юного героя – Тиринф. Правивший там Сфенел, узнав о произошедшей битве, сначала не придал этому событию большого значения. Серьезнее задуматься о нем его заставили слухи о том, что фиванский престол будет наследовать уроженец его города и, более того, потомок Персея. Сфенел несколько раз приказывал перепроверить эти сведения и снова и снова убеждался в том, что это правда. Следующим чрезвычайно взволновавшим его известием был союз между Фивами и Иолком. Это было уже настоящей угрозой для пелопоннесцев и потому заставило тиринфского царя действовать.
Человек часто все примеряет на себя – так и Сфенел решил, что на месте Геракла он не преминул бы воспользоваться такой ситуацией и хотя бы попытаться вернуться в родные стены победоносным владыкой. Он не мог представить себе, что Амфитрион не таил на него зла и не внушал ежедневно сыну мысли о том, что тот должен отомстить за отца, вынужденного покинуть отечество. Тем более, не мог Сфенел вообразить, как и чем жил юный Геракл, и что роднее фиванских стен, двух озер большой Фиваиды, подножия Геликона и горных дебрей Киферона ему не было ничего. И уже неизмеримо выше всякого понимания, доступного уму этого персеида, было то, что от столь мелочных намерений сердце Геракла было надежно защищено щитом почти никому еще не известной юной богини. Царь Тиринфа видел в этом юноше соперника для себя и своего сына Эврисфея.
Сфенел приказал для начала разузнать о Геракле как можно больше. Ему стало в подробностях известно о военных успехах юноши, о его ежедневных занятиях. Слухи о том, что Геракла некоторые считают богом тоже достигли ушей тиринфского правителя. Не ускользнули от персеида и сведения о пребывании Геракла у Феспия: об охоте на льва и об оплодотворении пятидесяти дев. «Что ж, Геракл, – думал про себя Сфенел, – отец готовит тебя на царство, люди считают тебя богом, но в сущности ты – простой смертный!»
Ближе к осени он послал в Фивы приглашение Креонту, Гераклу и Амфитриону приехать в Тиринф для переговоров о возможном союзе. Фиванцы долго рассуждали о том, кого же послать. Дел в новой большой Фиваиде было невпроворот. Послы из Орхомена являлись едва ли не ежедневно с самыми разными просьбами, и ни одной из них оставить без внимания было нельзя, дабы не настроить против себя едва подчиненный город. В итоге при дворе решили, что разумнее будет Креонту остаться, а вместо него отправить в Пелопоннесс Лаодаманта.
И вот, однажды, ранним утром эти трое начали свой путь на юг. Юноши были в предвкушении: дорога лежала по интереснейшим местам, а уж о стенах Тиринфа благодаря Амфитриону в Фивах ходили легенды. Больше того, в последние годы стало известно, что Сфенел расширил город и еще больше усилил укрепления. Для Амфитриона же, проделывавшего этот путь несколько раз, путешествие было возможностью еще раз мыслью вернуться в прошлое.
Фивы возвышались лишь над располагавшейся к западу Тенерийской равниной, заключенной между городом, озерами и холмами, за которыми находились владения Феспия. К югу ровная местность медленно поднималась, заостряясь вдалеке хребтом Киферона. Две реки предстояли путникам на этом отрезке.
Первая из них, Асоп, несла свои воды издалека – ее питали ключи в отрогах Геликона. Ранней осенью, когда все кругом сохнет, спадает вода и в Асопе: многочисленные заводи, едва охваченные течением, образуют зеленые островки жизни. Пересекши Асоп, Амфитрион впервые обернулся назад: внешне Фивы едва ли изменились за пятнадцать лет, которые он там провел. Правда, впервые Кадмея встречала его разрушенными с юга стенами, последствием похода Семерых, но стены эти были очень быстро, уже при нем восстановлены. Настоящий облик города был так привычен, что никак не верилось в то, сколько пережили его обитатели на глазах всего лишь одного поколения. Унижение под властью Эргина сменилось теперь радостью свободы. Народ, достойно переживший невзгоду, был готов к большим свершениям.