– Ты видел, Амфитрион?
– Нет, а что я должен был видеть?
– Над морем снова была моя щитоносная богиня.
– Да нет же, Алкмена. Это рыбья чешуя блеснула в чаечьем клюве.
По небу прямо перед ними в самом деле летела чайка. Змей между тем простыл и след. Маленький Геракл закапризничал, Алкмена взяла его кормить.
– Знаешь, Амфитрион, кажется мне, все это не спроста. Посуди сам, сначала дед решает поменять порядок наследования. Потом перед родами мне снится этот сон, и вот теперь эти змеи.
– Что же ты думаешь, Алкмена?
– Я не знаю. Мне кажется, Персей что-то знает, но он молчит. Ты видишь, как он изменился после рождения Геракла.
– Да, верно. Обратимся к прорицателю?
– Думаю, это лучший выход. Сама я теряюсь в догадках.
– Тогда сделаем так.
– Боги, только бы это было к добру.
Глава 4.
Между тем, недоброе предчувствие, охватившее Персея на склоне лет, оправдалось. В скором времени после его кончины его дом стали сотрясать разного рода мелкие дрязги, а заступивший на царство Сфенел не спешил разрешать их в пользу общего дела. Вместо этого он сам возвышался над остальными, не совершая при этом ничего героически выдающегося. Амфитрион, уже изрядно поднаторевший в военном деле, чувствуя, что дела движутся не в лучшем направлении, посылает письмо царю Фив Креонту с просьбой принять его к себе на службу. Фивы переживали непростые времена, и молодой энергичный военначальник пришелся там очень кстати. Гераклу к этому времени не было еще и пяти лет. Отъезду Амфитриона Сфенел не припятствовал, а наоборот, всячески содействовал своему племяннику.
Благодаря прорицателю Амфитрион тоже приобщился тайне рождения Геракла. Сознание того, что ему и Алкмене вверено растить сына самого Зевса, помогало им сохранить доверие друг к другу во времена семейных неурядиц. Алкмена оставила родной дом хоть и с сожалением, но с пониманием необходимости. В Тиринф она возвращалась на короткое время дважды: первый раз когда умерла Андромеда, а затем когда умерла Эгинета.
Амфитрион хотя и не отрицал и не сомневался в том, что услышал от прорицателя, все же никак не мог принять этого всей душой. Он никогда не рассказывал Гераклу о щитоносной богине, оставляя это матери: сам он никогда ее не видел. Гораздо охотнее он рассказывал сыну о подвигах своего деда. В них он тоже не принимал никакого участия, но рассказы Персея и Андромеды о реальных делах казались ему более убедительными нежели сновидения Алкмены. Однако самое главное, в чем Амфитрион видел свою задачу, – это воспитание Геракла. Какой бы бог ни принял участие в его рождении, жить ему все равно предстояло среди людей, а потому необходимо было овладевать людскими навыками. Так рассуждал Амфитрион. И поскольку Геракл рос мальчиком более чем просто крепким, отец решил, что быть ему не иначе как воином. С малых лет он показывал Гераклу упражнения стрелков, всадников, копейщиков, а когда тот немного возмужал, Амфитрион нанял ему учителей по верховой езде, по борьбе и кулачному бою, по стрельбе из лука. Сам он взялся обучать Геракла владению мечом и копьем.
Но был в обучении Геракла еще такой, на первый взгляд, странный момент. В те времена появился новый музыкальный инструмент, кифара. Ходили слухи о каком-то аркадце, якобы впервые смастерившим его, но аркадца этого никто в глаза не видел, и даже имени его не могли толком назвать. Как бы там ни было, Амфитрион и Алкмена впервые услышали кифару только в Фивах, из чего они сами заключали, что инструмент появился недавно. Звуки кифары и пение под нее понравились родителям больше, чем вся музыка, которую они когда-либо слышали. Кифара по общему признанию звучала благороднее слишком пастушеской флейты. Поддавшись этому новому поветрию, Амфитрион и Алкмена твердо решили: их мальчик должен непременно приобщиться к новому инструменту.
Кифаредом в Фивах был некий Лин. Он, будучи изначально плотником, сделал ее первым из дерева и для струн использовал вместо коровьих жил безумно дорогие по тем временам льняные нити. Но затраты того стоили – по своей чистоте звуки линовой кифары стали непревзойденными на то время. Однако Лин, хотя и не был особенно скромным человеком, все время ссылался на некоего фракийца Орфея, которому он сделал такую же деревянную кифару, и в руках которого она издавала поистине божественные звуки. Когда же у него спрашивали, не может ли быть так, что просто кифара Орфея вышла лучше линовой, он всячески отнекивался и превозносил своего фракийского знакомого. Вот этого-то Лина и взяли в учителя Гераклу.
Однако, музыка никак Гераклу не давалась. Прежде всего, он не находил большого удовольствия в том, чтобы ее слушать. Он просто не понимал, для чего она нужна и, соответственно, не понимал, почему он должен учиться извлекать звуки, смысла которых не видит. К тому же, процесс обучения, заключавшийся в длительных, оттачивающих движения пальцев упражнениях, предполагавших сидение подолгу на одном месте, утомлял молодого Геракла больше нежели, например, упражнение в беге или с мечом. Родители видели, как, без преувеличения, страдает их сын от занятий кифарой, но прекращать их они и не думали. Всякий раз, когда Геракл упрашивал их покончить с этими его мучениями, Амфитрион напирал на то, что упорство – важнейшее качество воина, и что если Гераклу не нравится музыка как таковая, пусть он рассматривает эти занятия как упражнения в упорстве.
Конечно, страдал в свою очередь и Лин. Он тоже видел, как мучается бедный мальчик, и не раз говорил об этом Амфитриону, но тот снова и снова настаивал на продолжении обучения и периодически поднимал Лину плату. Трудно объяснить, чем руководствовался Амфитрион в своем упорстве. Так или иначе, по-видимому, он несколько перегнул палку, ибо случилось вот что.
Гераклу было настрого запрещено спорить с учителями. Все свое недовольство он всегда высказывал родителям, и Амфитрион улаживал возникавшие время от времени конфликты. До времени не спорил Геракл и с Лином. Однако, тут через родителей «правды» добиться ему никак не удавалось, и тогда он решился на запретное.
Кстати сказать, Гераклу было в это время уже восемнадцать лет. Он явно выдавался среди сверстников силой и красотой тела. Роста он был не слишком высокого, но и не слишком низкого. Его рыжие волосы причудливо вились и ниспадали на мощные плечи. Больше всего юный Геракл любил носить темно-зеленого цвета короткую хламиду. Она не стесняла его в движениях, и к тому же, как говорила Алкмена, она цветом подходила к его оливкового цвета глазам. Золотая застежка у него на груди, подарок матери, была выполнена в виде змеи. Таким цветущим и уверенным в себе юношей расхаживал Геракл по узким улицам Фив.
Таким же примерно явился он со своей кифарой в сад своего дома, где, ожидая его, уже музицировал Лин. Его от природы выпученные и к тому же в этот момент устремленные в какую-то бесконечную даль глаза выдавали жгучую преданность тому, чем он был занят. Геракл наблюдал за ним, некоторое время, скрываясь за дверью. Казавшаяся безумной увлеченность Лина смешила его до невозможности, но ему предстоял серьезный разговор, поэтому вышел и поприветствовал учителя он только тогда, когда сумел окончательно подавить смех. Лин повернулся и, продолжая еще перебирать струны, оглядел Геракла с ног до головы. Увы, ничего нового вроде, к примеру, горящих глаз ученика он не увидел. Он перестал играть, поставил кифару на землю и, тяжело вздохнув, поздоровался с Гераклом.
– Послушай, Лин, – обратился к нему Геракл, сев на стул напротив учителя, – я знаю, ты можешь меня сразу остановить и даже пожаловаться отцу, но ради богов прошу, выслушай меня.
К чести Лина надо сказать, что он уже несколько лет как был готов к такому повороту вещей и заранее для себя решил, что по крайней мере даст юноше выговорится. Кифареда поражал его нескончаемый запас терпения.