Люди испытывали потребность поделиться своей бедой с такими же горемыками, которые сами переживали подобное и могли их понять. Говорили всегда шепотом и обычно с теми, внешность которых располагала к доверию. А на остальных поглядывали с опаской, не исключая, что среди них могут находиться агенты НКВД.
Наконец подошла очередь Марии Николаевны. На все вопросы следователь отвечал, что своевременно будет суд, что дело будет рассмотрено, и если ее сын не виноват, то он вернется. Следователь говорил спокойно, вежливо, с любезной улыбкой. По-видимому, он отвечал такими стереотипными фразами и всем другим просителям, сидевшим в приемной сутками. Но иных способов узнать что-либо о своих близких и их судьбе не существовало, и люди тратили силы и время ради этой короткой, совершенно бесполезной, но так необходимой им встречи.
Здесь же, в ожидании приема у следователя, Мария Николаевна услышала о знаменитом юристе, пожилом человеке, который если берется задело, то обязательно за трудное, и очень часто добивается успеха. Она узнала адрес и пришла к нему на прием в маленькую юридическую консультацию, битком набитую людьми. Дожидаясь своей очереди, она рассматривала собравшихся и обратила внимание на высокую, одетую во все черное пожилую женщину. Она сидела, сложив руки, закрыв глаза и покачивая вправо - влево головой. И такая безысходная тоска была во всем ее облике, что кто-то не выдержал и участливо спросил, почему она здесь, кто у нее арестован. Не меняя позы, она ответила, что осуждены три ее сына - горные инженеры, работавшие на Алтае. Потом, выйдя от юриста, она сказала, что тот обещал помочь. А Марии Николаевне он отказал.
В последних числах августа мы с Лизой вернулись в Москву, так как на даче, где не было отопления, стало холодно. Весной, до отъезда на дачу, я всегда играла во дворе с соседским мальчиком, сыном В.И. Дудакова - начальника группы, в которой отец работал последние месяцы перед арестом. И вдруг теперь, при первой же нашей встрече, он заявил, что его мама не разрешает со мной «водиться», потому что мой папа арестован. Мне было всего три года, ему - четыре и мы оба, конечно, не понимали смысла запрета, но мою маму это очень взволновало. Во избежание повторения подобных инцидентов, она попросила Лизу и бабушку Софью Федоровну гулять со мной не во дворе, а в расположенном неподалеку зоопарке.
Вскоре мама получила извещение, что 26 сентября предстоит конфискация нашего имущества. Вопреки логике она состоялась не после суда, который вынес это постановление, а за день до него. Другими словами, весь сценарий был подготовлен еще тогда, когда принималось решение об аресте отца.
В тот день мама взяла отгул, вызвала своих родителей и Марию Николаевну, а меня с Лизой отправила на Октябрьскую, чтобы я не присутствовала при этой тягостной церемонии. К тому времени большая комната, в которой мы жили, уже была переведена на имя мамы, так что конфискации подлежало только то, что находилось в меньшей комнате. Два пришедших сотрудника НКВД - Альтшуллер и Стрелец - сняли печать с двери, ведущей в кабинет отца из коридора. Но она оказалась такой узкой, что выносить через нее мебель было невозможно. Тогда они распечатали вторую дверь - между комнатами
М.Н. Баланина и Наташа Королева. Москва, 1938 г.
Фотография Ю.М. Винцентини
- и приступили к выполнению задания. Это оказалось непростым делом, так как лифта в доме не было и им приходилось на руках нести по лестнице тяжелые вещи с шестого этажа на первый, а потом снова подниматься наверх. Маму, двух моих бабушек и дедушку посадили в другой комнате. Там же сидел и понятой - дворник К.Г. Юсупов. Его вся эта процедура явно тяготила, и когда Мария Николаевна робко попросила разрешения взять несколько книг на память, он сказал, чтобы они делали все что хотят и брали что угодно - он ничего не видит и не слышит, и вообще это первый и последний раз в его жизни, когда он согласился выступать в такой роли. После этого мама, обе бабушки и дедушка дружно принялись за работу. Пока сотрудники НКВД, ругаясь и пыхтя, стаскивали вниз мебель, мама снимала с полок наиболее важные с ее точки зрения книги, которые, как она считала и верила, могут когда-нибудь пригодиться моему отцу. Мария Николаевна и Софья Федоровна переносили их - одна в ванную комнату под ванну, другая - в кухню под матрац раскладушки, на которой спала Лиза. А Максимилиан Николаевич засовывал книги под матрац моей детской кровати. Благодаря этому несколько десятков книг отца удалось сохранить. Таким же образом был сохранен и чернильный прибор, стоявший на его письменном столе. Конечно, сотрудники НКВД не могли всего этого не видеть и прекрасно все понимали, но они ни на что не обращали внимания, скорее всего даже радовались, что им останется меньше работы.