Лагерная кружка С.П. Королева
во время ареста в 1938 г. Они расстались с надеждой на будущие встречи, которым, увы, не суждено было состояться.
С Колымы отец привез алюминиевую кружку, на ручке которой гвоздем нацарапано «Королев». Она прошла с ним все последующие трудные годы, а позднее заняла место в нашем домашнем музее вместе с кусочком золотоносной породы, привезенным мною с прииска Мальдяк.
Но все это было потом. А тогда, в декабре 1939 г., пароход «Феликс Дзержинский» доставил партию заключенных, среди которых находился отец, во Владивосток. Узники вновь оказались в пересыльном лагере, а когда был сформирован этап, их погрузили в товарные вагоны и отправили на Запад. Они ехали как обычные заключенные, но конвой относился к ним теперь более мягко - уж если люди едут обратно, вряд ли они сбегут или что-то натворят.
В пересыльной тюрьме Хабаровска отец почувствовал себя настолько больным, что попросил разрешения обратиться к врачу. Дежурный охранник ответил, что это зависит от начальника тюрьмы, и повел его к нему. Отец рассказывал, что начальник тюрьмы сказал примерно следующее: «Уже поздно, и доктор давно дома. Но тебя вызывают в Москву и ты, конечно, будешь освобожден. Я тебе верю, ты не убежишь в тайгу. Я открою тебе ворота, и ты самостоятельно пойдешь вон к тому дому, где светится огонек. Там живет женщина - врач. Она, может быть, побоится тебя впустить, но это уже от тебя зависит. Иди и возвращайся». И отец пошел. Он говорил потом, что у него и мысли такой не возникало - бежать в тайгу или за границу, а, как рассказывали, такие случаи бывали. Дойдя до указанного дома, он постучал в дверь и спросил доктора. Женский голос ответил, что ее нет. Но он так просил и умолял, что врач все-таки его впустила. Она осмотрела отца, перевязала раны на ногах, сказала, что нужны витамины. Поблагодарив ее, он вернулся в тюрьму. Через несколько дней, когда подали эшелон для дальнейшего следования, в вагон, где находился отец, принесли несколько больших мисок со свеклой, морковью и кислой капустой - натуральные витамины. Это было все, что могла сделать врач в тех условиях. Но этим она очень помогла отцу и другим больным цингой.
Впоследствии установили фамилию того доктора - Днепровская, но найти какие-либо следы ее не удалось. Отец же через всю жизнь пронес благодарность этой женщине и рассказал о ней маме, бабушке и другим людям.
По мере того как отец «малой скоростью» приближался к Москве, напряженность ожидания в семье возрастала. Узнать точную дату его приезда не представлялось возможным. По расчетам и принимая во внимание рассказ плывшего с ним на пароходе попутчика, это должно было случиться в конце февраля 1940 г. И действительно, 28 февраля отец снова оказался в Бутырской тюрьме. По иронии судьбы именно в этот день состоялся первый полет его детища - ракетоплана «РП-318-1», на разработку которого ушли годы труда и успех в создании которого он использовал в качестве одного из главных аргументов своей защиты.
В июне 1938 г. директор НИИ № 3 Б.М. Слонимер и начальник группы, в которой работал отец, В.И. Дудаков решили прекратить работы по ракетоплану, о чем написали мотивированное предложение в Наркомат, а отработку ракеты «212» продолжить, устранив недостатки, выявленные при стендовых испытаниях. Осенью 1938 г. наземные испытания ракеты были закончены, и в январе 1939 г. на Софринском полигоне под Москвой состоялся ее первый пуск. Ракета запускалась с помощью тележки-катапульты, разгоняемой пороховым ракетным двигателем по рельсовому пути длиной 150 метров до скорости 40 м/с. Всего испытывались две ракеты. В обоих случаях двигатели системы разгона и взлета сработали нормально, но из-за неполадок в системе управления оба полета закончились преждевременно.
В декабре 1938 г. благодаря настойчивости Л.С Душкина и А.В. Палло руководство института приняло решение о возобновлении работ по ракетоплану. В то время институт не имел своей летно-испытательной станции. Тогда обратились к авиаконструктору А.Я. Щербакову, работавшему на заводе № 1 Наркомавиапрома, который был хорошо знаком и с отцом, и с проектом ракетоплана. А.Я. Щербаков охотно отозвался на просьбу и предложил, чтобы летные испытания ракетоплана провел один из лучших летчиков его предприятия В.П. Федоров. Испытателя предупредили, что полет может оказаться небезопасным. Однако Федоров, сознавая степень риска, все же без колебаний согласился провести испытания.