10 и 19 марта 1940 г. Федоров выполнил на ракетоплане еще два полета, которые также прошли успешно. В полетах подтвердились расчетные данные «РП-318-1», надежность и безопасность двигательной установки.
Летчик В.П. Федоров погиб 28 мая 1943 г. в районе подмосковного города Бронницы. Полеты, совершенные им на ракетоплане отца, вошли в историю нашей авиации. Это были первые в СССР полеты человека на аппарате с реактивным двигателем - пока еще в пределах атмосферы. Осуществилась мечта отца, а ведь его обвиняли во вредительстве, преступном расходовании средств и умышленном торможении работ. Отец сам любил испытывать свои конструкции и, если бы не арест, наверняка бы лично пилотировал ракетоплан.
Ракетный истребитель «БИ-1»
Митинг в честь успешного полета летчика Г.Я. Бахчиванджи на самолете «БИ-1».
Билимбай, 15 мая 1942 г.
Ему не довелось, но первые полеты ракетоплана стали предвестниками развития в нашей стране нового вида техники - реактивной авиации.
Работа имела продолжение в виде ракетного истребителя «БИ-1», разработанного А.Я. Березняком и A.M. Исаевым в конструкторском бюро В.Ф. Болховитинова. Двигатель РД-1-А-1100 тягой 1100 кг для этого самолета был разработан в НИИ-3 под руководством Л.С Душкина. Первый полет на самолете «БИ-1» произвел летчик Г.Я. Бахчиванджи 15 мая 1942 г. После полета он отметил достоинства данного типа самолета в сравнении с другими, особо подчеркнув легкость управления и хороший обзор из кабины пилота. К несчастью, попытка полета на предельной скорости (около 800 км/час) окончилась 27 марта 1943 г. гибелью летчика из-за недостаточной изученности в то время аэродинамических явлений при больших скоростях. Но ничто уже не могло остановить процесс создания реактивных самолетов, прообразом которых явился ракетоплан «РП-318-1». Его можно рассматривать как первый этап длительного процесса перехода авиации на качественно иной уровень развития.
Глава одиннадцатая
ПОВТОРНОЕ СЛЕДСТВИЕ
МОСКВА (1940)
Итак, 28 февраля 1940 г. отец вновь оказался в Бутырской тюрьме. На следующий день он, как и в 1938 г. после ареста, заполнил анкету арестованного, его сфотографировали анфас и в профиль, сняли отпечатки пальцев. О том, что он уже в Москве, в семье еще не знали, и бабушка решила пойти на разведку. В приемной НКВД на Кузнецком мосту она сумела, не имея пропуска, проскользнуть мимо дежурного на второй этаж. Перед ней было несколько не обозначенных табличками дверей. Повинуясь подсознательному чувству, она постучала в одну из них. В кабинете сидела немолодая женщина. Бабушка сказала, что пришла просить разрешения передать больному сыну, вернувшемуся по вызову с Колымы, пачку сахара и кусок сала. На вопрос, откуда она знает, что сын вернулся и что он болен, бабушка ответила, что правду сказать не может, а врать не хочет. Женщина куда-то позвонила и удостоверилась, что заключенный СП. Королев прибыл в Москву и действительно находится в плохом состоянии. Она попросила, чтобы его осмотрел врач. Поблагодарив за заботу и внимание, бабушка, безмерно обрадованная тем, что сын уже точно в Москве и что ему помогут, поехала домой.
2 марта 1940 г. следователь Быков подготовил очередное постановление о продлении на один месяц срока следствия и содержания под стражей отца в связи с необходимостью «провести ряд следственных мероприятий: допросить свидетелей и документировать вредительскую работу».
В первых числах марта 1940 г. мама получила открытку, которой уведомлялось, что ей разрешено свидание с мужем в Бутырской тюрьме в такой-то день и час. Приняв изрядную дозу валерьянки, она отправилась туда. У входа в тюрьму уже стояли в ожидании обе мои бабушки - на всякий случай: если маму не выпустят, они будут знать об этом и тогда Софья Федоровна немедленно займется моим удочерением.
Это первое после ареста мужа свидание с ним мама помнила всю жизнь и подробно описала его. Вот ее рассказ:
«Пошла я туда. В зале ожидания собралось много людей. Через какое-то время нас ввели в помещение, разделенное тремя решетками. За одной, дальней от нас, словно звери в зоопарке, вплотную друг к другу стояли заключенные. На расстоянии 15-20 см от первой была вторая решетка, потом пространство, по которому ходил часовой, а затем третья решетка, разделявшая часового и нас - родственников, кричащих что было сил. Вид у Сережи был страшный. Изможденный, обросший щетиной, он плакал навзрыд. Я из последних сил держалась и не проронила ни одной слезы. Чувствовала, что если еще и я расплачусь, будет вообще что-то ужасное. Мы пытались говорить... О чем? О чем можно говорить в такой обстановке? Чем я могла его утешить?