Все эти годы меня и мои работы жестоко преследуют ныне арестованные, б. дирекция НИИ № 3: Клейменов, Лангемак, Костиков (ныне зам. директора НИИ № 3 НКБ), Душкин и др. Они увольняют моих работников, задерживают мои заказы, распускают обо мне слухи и клевету, незаслуженно исключают меня из сочувствующих и Совета Осоавиахима, каждую мою ошибку, неизбежную в столь новом и трудном деле, они истолковывают как аварию, преступление и проч. Обстановка была просто невыносимой. Клейменов и Лангемак дают на меня клеветнические показания якобы о моей принадлежности к какой-то
Жалоба С.П. Королева прокурору М.М. Панкратьеву. Бутырская тюрьма, 23 июля 1940 г.
антисоветской организации, вредительстве и проч. Это ложь, т.к. я никогда ни в какой антисоветской организации не состоял и вредительством не занимался. Факты, выдаваемые ими за акты вредительства (сдача заказа на ракеты в Авиатехникум, задержки объекта 217 и высотной ракеты), даже сами по себе не могут быть истолкованы как вредительство, а я к ним, кроме того, и непричастен, т.к. заказ сдавали в 34-м г. Щетинков и Стеняев (тогда мой начальник), объект 217 инж. Дрязговым был выполнен досрочно, а над высотной ракетой я никогда не работал, ее вел инженер Зуев. Костиков, Душкин и др. представили ложный акт и показания, порочащие мою работу, но все это опровергается моими показаниями, экспертизой и фактом испытания разработанных до моего ареста объектов. Повторное следствие оставило отдельные неясные вопросы, как то: мне не дано было представить объяснения (или допрос меня) по показаниям свидетелей, не допрошены свидетели с моей стороны, не выяснен ряд вопросов у экспертов и т.д. Но даже при всем этом моя невиновность очевидна, и тем не менее я осужден «за вредительство» да еще и «троцкизм» сроком на 8 лет лагерей.
Я молодой беспартийный специалист, я честно работал над своим делом, не жалея своей жизни, был дважды ранен на работе, и я не заслужил столь тяжких обвинений.
Прошу Вас отменить решение Особ.Совеш. и дело заново пересмотреть.
23 июля 40 г. С. Королев».
Несмотря на тяжелые переживания, отец не переставал думать и о своей семье, о ее материальном положении. Беспокоясь об этом, он написал 23 июля 1940 г. заявление начальнику Главного управления НКВД СССР с просьбой возвратить жене отобранные у него при аресте деньги и облигации. При этом он ссылался на то, что осужден повторно, но уже без конфискации имущества. Аналогичное заявление было написано им 3 августа 1940 г. начальнику Бутырской тюрьмы с приложением к обоим заявлениям доверенностей на имя моей мамы. И то, что измотанный двухлетним следственно-судебным процессом и тюремно-лагерным режимом человек способен позаботиться о своих близких, о необходимости хоть как-то облегчить их жизнь, говорит о многом. Как ни странно, маме действительно возвратили деньги, о которых писал отец, а также стоимость конфискованных и сданных в госфонд вещей. Лишь пианино и облигации ни возвращены, ни компенсированы не были.
Мама и бабушка не находили себе места от волнения за судьбу отца. Состоялся ли новый разбор дела, вынесено ли решение и каково оно - сведений не было, и это неведение угнетало более всего. Потеряв терпение, Мария Николаевна отправилась в приемную НКВД на Кузнецком мосту и сказала там, что пришла узнать, в каком состоянии находится дело ее сына. Сотрудник ответил, что дело пересмотрено и, возможно, уже завтра он будет дома. Правда, обычно выпускают на рассвете, так что стоит ждать его утром, часов в шесть-семь.
Окрыленная надеждой, бабушка помчалась домой. Наутро отец не пришел, и она снова поехала на Кузнецкий мост. Тот же сотрудник сказал ей, что надо иметь терпение, дескать, не пришел сегодня, придет завтра - надо ждать. Шли день за днем, но отец не приходил, и бабушка позвонила Гризодубовой, которая все время была в курсе дела и как могла подбадривала ее и маму. А тут Валентина Степановна неожиданно сказала, что наступили плохие времена, но все равно необходимо узнать, чем все кончилось. Бабушка снова поехала на Кузнецкий мост, и вдруг тот самый сотрудник, который еще несколько дней назад ее обнадеживал, быстро вышел из-за стола и исчез в двери напротив, сказав, обернувшись, чтобы она обратилась к его секретарю. У нее упало сердце. С каменным лицом подошла она к секретарю, и тот сказал, что ее сын постановлением ОСО задержан, но ему