Будьте живы и здоровы.
Если мы не доедем - помните о Наташке, маме, Лизухе и Сергее.
Обнимаю Вас и Григорича и крепко Вас целую.
Ваша КБ».
Мария Николаевна сохранила эту записку, написав на обороте ее: «Я не воспользовалась, понимая, что это пригодится Ляле».
В Казани мама села на ночной поезд, следовавший в Йошкар-Олу. Через 8 часов она прибыла туда, но как найти нас, не знала, так как адреса не было, переписка велась через «Почтамт, до востребования». В надежде что-то узнать она отправилась на почту. Но когда стала спрашивать, где ведется строительство завода, рядом с которым, как она знала, мы жили, почувствовала на себе подозрительные взгляды. Наконец одна старушка пожалела ее и указала, куда идти. Стояла осень, грязь была непролазная. Ноги увязали в липкой глине, каждый шаг грозил опасностью потерять туфли - не случайно марийцы ходили тогда в лаптях. Вдруг, как в сказке, какая-то встретившаяся женщина, запомнившая маму в день нашего отплытия из Москвы, увидев ее, воскликнула: «Ой, Наташина мама приехала!» - и показала, как нас найти. Я помню эту неожиданную и оттого вдвойне радостную встречу. Мама пробыла тогда с нами всего два дня, так как получила из Казани телеграмму о назначении ведущим хирургом Казанского госпиталя и о необходимости приступить к работе. Она уехала, а через несколько дней к нам приехал дедушка Максимилиан Николаевич, которого мама где-то обогнала в дороге.
Итак, осенью 1941 г. я с мамиными родителями и няней Лизой жила в Йошкар-Оле, мама работала в Казани, отец находился в Омске, родители отца оставались в Москве. Сохранились письма Марии Николаевны к семье брата Василия Николаевича в Саратов, написанные в конце 1941 - начале 1942 года. В них образно описана обстановка в самые трудные для столицы дни и потому, мне кажется, они представляют интерес для современного читателя. Бабушка пишет о жизни в осажденной Москве, о том, что «ночью научились спать спокойно, ибо постепенно выработали в себе презрение к смерти и решили, что смелого бомба боится, смелого смерть не берет. Проклятый немец бомбит, а мы сидим с Ивановной (Варвара Ивановна - помощница по дому еще с нежинских времен. - Н.К.), шьем, Григорич читает нам газету да изредка заглядывает под штору - какой путь намечают по небу трассирующие пули. Когда струны нервов уж очень натягиваются, спускаемся на нижнюю площадку, выйдем наружу, понаблюдаем, да не ждем «дядю отбоя», как говорят ребята-москвичи («мы очень любим дядю отбоя»), а ложимся спать, ибо иначе не будет сил на завтра для работы. Правда, случалось спать и не раздеваясь, и даже в валенках...»
«Какие острые моменты были пережиты - не рассказать. Присутствие т. Сталина в Москве, его речь в ноябрьские праздники были первым проблеском света и надежды. Проклятые немцы сделали в этот вечер жуткий налет, но ни один не прорвался в Москву, только небо сверкало кругом звездочками и сполохами. Добрый месяц потом мы еще тренировались в презрении к смерти, наконец радио принесло вслед за шуршанием слухов радостные вести с фронта, а ведь канонада была слышна, враг стягивал кольцо. Город ощетинился надолбами, земляными валами, бойницами, дежурными не только в учреждениях, но и в каждом парадном, но враг бежит, бежит, и город оживает, наполняется, хотя и очень осторожно, с отбором, всех выехавших не пускают, нужно разрешение коменданта города на въезд...»
«Мы не бываем голодные, но хлеб свой съедаем с усердием. Зато мы можем блеснуть изяществом своих фигур, ставших легкими и гибкими, как в 20 лет. Мы находим, что суп очень вкусен без картошки, а кашу делаем всегда размазню, чтобы не тратить масла, которое получаем по карточкам. Жиров-то приходится 30 г в день на всех троих. Дорогих магазинов у нас еще нет, и масла нигде не купишь. Мясо есть на рынке, но нет возможности платить по сто тридцать за кило, а лук - тридцать рублей и картофель - пятнадцать...»
«Интересы наши сосредоточены сейчас вокруг всех близких, растерявшихся по нашей необъятной Родине, и одно пожелание - всем собраться. Сережка все там же. Нет, вероятно, плохого, в котором не было бы доли хорошего. Работает Сергей много и пишет, вернее телеграфирует, что устроен хорошо, просит не беспокоиться о нем. Раза два в месяц шлет телеграммы нам, и мы отвечаем. По счастью, на свете живут не одни только Костики (имеется в виду А.Г. Костиков, член экспертной комиссии 1938 г. по делу отца. - Н.К.), а есть и маленькие, незаметные, сердечные, вернее, человечные, люди...»