Как часто вспоминал я и вспоминаю наши редкие хорошие вечера, проведенные вместе, встречи, немногие путешествия, отдельные эпизоды и случаи. Вспоминаю до мелочей Наташку, ее появление на свет, первые шаги и успехи в жизни - и все мрачное, тяжелое, гнетущее отлетает от меня и рассеивается, как тягостный бред и сон.
Конечно, я уже не тот, что был раньше. Я сильно, очень сильно устал от жизни. Я не вижу в ней для себя почти ничего из того, что влекло меня раньше. Я все чаще и чаще задумываюсь над тем, стоит ли вообще дальше жить, и только одно во мне неизменно живет как светлая сила, как сама жизнь - это ты и только ты, моя милая любимая девочка.
Тебя, быть может, огорчит столь резкое падение моего интереса к жизни вообще, но должен тебе сказать, что это вполне обоснованное положение. Во-первых, я не вижу конца своему ужасному положению. Будет ли ему конец скоро, в этом году? Никто не знает, и, быть может, еще год, два и более суждено мне томиться здесь. Во всяком случае, скорее, рассчитывать почти, наверное, нечего. Затем, вообще на что можно рассчитывать дальше мне, ибо я всегда и снова вероятный кандидат. Да кроме того, это значит всегда отягощать твою и Наташкину судьбу. Я даже не знаю, в самом лучшем случае, сможем ли мы снова жить все вместе, - вернее, могу ли я и должен ли я жить вместе. Я боюсь об этом говорить и думать, т.к. ты и Наташка для меня вся жизнь - ничего другого у меня нет и не может быть, но ужасная логика окружающих вещей и событий заставляет меня так думать.
Пока что я живу и живу только одним - грядущей нашей встречей и той светлой радостной силой, которую дает мне эта мысль, память о тебе, любовь к тебе. Крепко обнимаю тебя, мой милый, любимый, светлый друг. Крепко целую тебя и Наташку, черноглазую нашу дочку. Всегда твой Сергей».
Пришла пора, и Э.М. Рачевская стала готовиться к возвращению из Омска в Москву. Узнав об этом, отец пригласил ее в свой кабинет и вручил сверток со словами: «Это вам на память от меня сувениры, сделанные собственноручно». В свертке находились пластмассовая расческа, на ручке которой были наклеены художественно исполненные буквы «Э.Р.» - инициалы Э. Рачевской, и небольшая пластмассовая коробочка с крышкой. На следующий день Эсфирь Михайловна передала отцу ответный подарок - черный вышитый кисет, наполненный махоркой. Курево в то время было дефицитом, отец много курил, ловко закручивая махорку в газетную бумагу, так что подарок оказался кстати. Годы спустя отец привез этот кисет домой, и он находится теперь в его домашнем музее.
А тогда Э.М. Рачевская посетовала, что у нее нет чемодана и некуда сложить вещи. Отец пообещал подобрать на заводской свалке подходящий ящик, сказав, что завтра на ходу сбросит его с телеги, на которой поедет в город на совещание. «На ходу», так как остановить даже на минуту старую заводскую лошадь по кличке Маргарита не представлялось возможным - ее потом нельзя было сдвинуть с места. Так и сделали. Отец восседал на козлах и руководил своенравной Маргаритой, охранник ехал сзади. В условленном месте отец сбросил ящик, который и послужил Э.М. Рачевской чемоданом.
Шел трудный 1942 год. После возвращения в Москву мама работала вначале хирургом, потом заведующей отделением и считалась одним из ведущих
Титульный лист книги С. Могилевской с надписью К.М. Винцентини дочери от имени ее отца.
Йошкар-Ола, 10 апреля 1942 г.
хирургов-травматологов Боткинской больницы. Как правило, она оперировала самых тяжелых раненых. Приходилось проводить операции и в прифронтовой полосе - помню ее рассказ о трудной поездке в медсанбат под Волоколамском. Боткинская больница тоже имела статус прифронтового госпиталя и поток раненых не прерывался ни на один день. Иногда хирургам, а ими были в основном женщины, приходилось по двое суток стоять в операционной, переходя от одного стола к другому. Силы поддерживали американским шоколадом «Коло». Сознание того, что ты оказываешь реальную помощь раненым, приносило удовлетворение, но работа изматывала физически и угнетала морально - ведь зачастую приходилось ампутировать руки или ноги совсем молодым ребятам. Потом их отправляли в тыловые госпитали и прощание с несчастными мальчиками всегда бывало очень грустным. Они плакали и не хотели уезжать: ведь здесь их нередко буквально возвращали к жизни – без антибиотиков и каких-либо специальных приспособлений для восстановления функций конечностей. Многие потом писали маме и другим врачам письма, полные благодарности и любви, с некоторыми из них у нее установились дружеские отношения на долгие годы, например с Зиновием Гердтом, будущим народным артистом СССР, который благодаря ей избежал ампутации ноги.