Я очень бы хотел знать о тебе и твоей жизни хоть немного больше, но только при одном условии, что и ты этого хочешь и не будешь себя принуждать.
Будьте же здоровы и благополучны, все мои родные и хорошие. Тебе желаю всяческой удачи в жизни и в работе. Крепко жму твою руку. Сергей. От Глеба (Кто это, не установлено. – Н.К.) привет».
Письмо С.П. Королева жене в Москву. Казань, 22 октября 1944 г.
Предложения отца об организации работ по ракетам дальнего действия не были поддержаны ни тогда, ни после его повторного обращения к руководству 30 июня 1945 г. До весны 1946 г., когда это произошло, было еще далеко.
В конце ноября 1944 г. отцу все-таки удалось ненадолго прилететь в Москву. Самолет приземлился на подмосковном аэродроме, и около часа дня отец приехал на Октябрьскую. Я была дома одна и, конечно, сразу узнала его. Прошло много лет, но я хорошо помню, как он крепко прижимал меня к себе, словно желая еще и еще раз убедиться, что это не сон. Я позвонила на работу маме и бабушке. Мария Николаевна вспоминала, что она расплакалась от радости и побежала к парторгу с просьбой отпустить ее домой. Та думала, что сын пришел с фронта, - на работе никто не знал, что он был арестован, - и вместе с ней пошла к директору. К большому удивлению обеих женщин, директор не проявил немедленной готовности пойти навстречу и дал разрешение уйти раньше положенного времени лишь после длительных уговоров. Невозможно описать радость матери при встрече с сыном после стольких лет разлуки.
Мама вернулась домой около четырех часов дня. Когда я звонила в больницу, она находилась в операционной и ей передали, что приехал муж. По ее словам, у нее, наверное, впервые в жизни задрожали руки, но бросить больного, не закончив операцию, она не могла. А ночью, когда мамины родители, Лиза и я спали, Мария Николаевна, Григорий Михайлович и мама слушали рассказ отца о пережитом. Он рассказывал о допросах и судах, о тюрьмах и лагере на Колыме, о «Туполевской шараге», Омске и Казани. Рассказывал до шести утра и закончил тем, что не хотел бы больше никогда говорить об этом и будет стараться забыть эти годы как страшный сон. Мама и бабушка через много лет вспоминали, что были потрясены услышанным и пообещали ему не напоминать о том тяжелом времени. Потом мои родители поехали на Конюшковскую, а отец через несколько дней снова уехал в Казань. Эта встреча пролетела как одно мгновенье и оставила глубокий след в душе мамы и отца. Она стала словно глотком свежего воздуха, так необходимым им обоим. Под ее впечатлением отец прислал маме письмо.
«2.12.44 г. Казань, 5 ч. утра
Милая моя Лялька, тобою обещанного письма № 2 все еще нет, и я решил воспользоваться предоставившейся возможностью написать тебе сейчас, хотя ты, вероятно, очень бы посмеялась, если бы посмотрела, как и в каких условиях у меня все это происходит. Действительно, наша московская встреча пролетела как-то особенно быстро и много недоговоренного и, может быть, недопонятого осталось у каждого из нас. Я чувствовал, что ты как-то по-новому присматриваешься ко мне и даже, пожалуй, держишься на некотором расстоянии. Особенно это было заметно в первые дни и в наш «первый день», когда ты вдруг стала такой боязливой, и этот штрих глубоко запал у меня в памяти.
Я же за эти годы стал незаметно для себя одиночкой и большим любителем одиночества. Все, что вижу, чувствую, - все со мной остается на некоторое время, иногда очень надолго, передумывается внутри много раз и перечувствуется, а внешне - как будто прошло бесследно.
Но московские наши встречи с тобою я вспоминаю с большой теплотой и нежностью. Как будто бы мотив только что слышанной чудесной музыки все еще звучит в ушах; как будто неясные облики картины, написанной тонкими красками, как пастелью, стоят перед моими глазами. Я отчетливо чувствую и знаю, что нет у меня и не найти мне друга и подругу ближе, дороже и нежнее, чем ты. Но когда мы были вместе, слова как-то не шли с губ, а в душе было величайшее смятение чувств.
Ты проявила в эти минуты хорошее, нужное для меня дружеское невнимание ко мне, и у меня была возможность успокоиться, подумать и оглядеться. Большое тебе за это спасибо. Я хочу и дальше, чтобы никто из нас не «давил морально» на другого, - так лучше, когда сам все поймешь, почувствуешь и знаешь, что рядом друг и верный друг, хотя он и молчит, и держится в стороне. Но как я это оценил - если бы ты только знала! Ты права, мы оба стали лучше и мы оба стали более вдумчиво и бережно относиться к людям и к себе. Я прилагаю все усилия к тому, чтобы попасть наконец на более долгий период в Москву, чтобы подольше и поближе быть с тобой - так у меня сейчас и в голове и в сердце сложилось, и без разлада на сей раз. Но совместная жизнь, как например, было у нас в этот мой приезд, - она очень пугает меня. Я привык много быть один. И вот теперь, поздно ночью приходя с работы, я запираю дверь и начинаю «жить один». Это, несомненно, сейчас самые лучшие часы в моей жизни. Они наполнены большим для меня содержанием, пролетают незаметно, и здесь многое, если не все, - и мое, и твое, и работа моя - приобретают форму и осознаются. Может быть, это изменится, как говорят в таких случаях в обиходе, - пройдет, а может быть, и не нужно ему проходить, и нам с тобой это не помешает. Не знаю, поняла ли ты из этих неясных на бумаге и скомканных рассуждений все, что мне так хотелось бы тебе передать. Но только это не значит (и не пойми так), что я не хочу быть с тобой или хочу быть с кем-то другим, - одним словом, это глупости. Другие люди около меня есть - они друзья и кое для кого, м.б., я представляю «интерес» в жизни в хорошем смысле этого весьма разнообразно толкуемого слова - понятно? Но ты и я -