Отпрянув вправо или влево, я попал бы в колючий кустарник. Не отдавая себе отчета в том, как опасен атакующий, я вскинул ружье и выстрелил. Пуля попала буйволу между глаз, и он рухнул на землю у самых моих ног.
Сомнений быть не могло — я нарушил закон, запрещавший отстрел этих животных. Мне было предъявлено обвинение в браконьерстве, и при рассмотрении его в суде оба сопровождавших меня зулуса выступили в качестве свидетелей. Они так правильно изложили дело, что мне нечего было добавить в свою защиту. Меня оправдали и даже похвалили за храбрость. В то время смысл этой похвалы остался для меня неясен. Я еще не знал, как опасен нападающий буйвол, а если бы знал, то, вероятно, предпочел бы совершить весьма неприятный прыжок в колючки, чем предпринимать опасную для жизни попытку убить животное.
Я, вероятно, и после этого происшествия остался бы охотником, если бы не был настолько захвачен Африкой, что одни приключения меня уже не удовлетворяли. Мне хотелось стать путешественником и исследователем. Манили к себе синие горы, разговоры в краале вращались вокруг того, чего я не видел и не пережил, вокруг людей, еще не затронутых европейской колонизацией «Черного» материка, вокруг животных, которых мне, двадцатилетнему юноше, все больше и больше хотелось увидеть и изучить. Стремление быть таким же, как мой двоюродный дед Роберт Шомбурк, было сильнее, чем соблазн принять участие в погоне за алмазами или золотом, увлекшей жителей Наталя, несмотря на все еще продолжавшуюся войну между англичанами и бурами.
Настало время, когда надо было подумать об отбывании воинской повинности. Отец уже решил за меня, что я проведу положенный годичный срок в войсках, расположенных в тогдашней германской колонии — Юго-Западной Африке. Это означало, что родители свыклись с мыслью о том, что мое будущее так или иначе связано с Африкой.
И вот однажды утром я очутился в почтовой повозке, курсировавшей между Эшове и Роркс-Дрифтом. Мулами правили два кучера, сменявшиеся через каждые два часа. Один держал поводья и старался, чтобы или левые или правые колеса оставались в дорожной колее, проложенной в этих дебрях гораздо более широкими фургонами буров. Второй размахивал кнутом, достававшим даже до передних мулов (всего их было восемь пар). Мулы мчались галопом. Я боялся, что повозка опрокинется и разобьется… Этого не случилось, но на неровном месте она вдруг подскочила, а вместе с ней подскочил и я, стукнувшись затылком о перекладину парусиновой крыши, к счастью заменявшей в повозке деревянный верх. Чтобы не вылететь при такой дикой скачке на дорогу, приходилось крепко держаться обеими руками за ремни и лямки…
— …А ты еще сетуешь на африканские дороги! — закончил я свой рассказ. Он предназначался племяннице, недовольной толчком, который она почувствовала, прежде чем его самортизировали рессоры нашего мерседеса-180.
— Но ведь и Африка стала на полстолетия старше, — ответила она. — У меня только один вопрос, дядя Ганс. Ты попал тогда в Юго-Западную Африку?
— Да, но служить там мне все-таки не пришлось. Я отправился в небольшом челноке из Кейптауна на север. В Свакопмунде остановился в лучшей гостинице Юго-Запада; ведь это путешествие я совершал за счет отца. Город и гавань еще строились. Гостиница находилась в деревянном строении под железной крышей. Проснувшись утром, я обнаружил у себя на одеяле слой песка толщиной в несколько сантиметров. Не стоит и описывать, какой вид имел я сам.
И все это мне пришлось пережить только для того, чтобы узнать от командования, что в местных войсках могут служить постоянные жители Юго-Западной Африки или лица, которые дадут обязательство там поселиться. Первое условие ко мне не относилось, выполнять второе я не собирался. Я сел на почтовый пароход и в 1901 году вернулся на родину…
— Гоп-ля! Внимание, Ници! Тут, правда, не бывает морозов, снега и льда, затрудняющих движение на наших дорогах, но есть обыкновенные выбоины, какие попадаются и в Европе на особенно оживленных участках шоссе. Поезжай медленнее, через несколько минут мы будем в Питермарицбурге.
Но мы могли быть спокойны за судьбу нашей машины, ей ничто не угрожало. Дороги пыльные, мощеные, утоптанные бесчисленными парами человеческих ног и звериных лап, — словом, дороги конца прошлого и начала нынешнего столетия — уступили место современным асфальтированным магистралям. Низенькие деревянные пансионаты были снесены; их владельцы смогли построить многоэтажные гостиницы. Нигде больше не было видно трактиров с плоскими крышами и деревянными коновязями, у которых лошади дожидались джентльменов, зашедших пропустить стаканчик или попытать счастья в игре. Если отвлечься от своеобразия растительности, такие города, как Питермарицбург, можно найти в любой англосаксонской стране.
В Питермарицбурге я оставался не дольше, чем было необходимо для получения нужных сведений и разрешений, без которых нельзя проводить киносъемки в Натале. Одним из намеченных объектов съемок был заповедник Хлухлуве. Кроме того, я собирался посетить ту часть страны зулусов, где мог бы запечатлеть на пленку картины подлинной жизни нетронутой Африки, той, которую я наблюдал и полюбил несколько десятилетий назад.
Второе мое желание исполнилось скорее, чем я ожидал. После долгих переговоров по телефону мы узнали, что в одном из краалей округа Мизинга, близ Тугела-Ферри, должна состояться зулусская свадьба. Нам не только добыли все необходимые документы, но и дали провожатого, без которого сейчас, по-видимому, не разрешается посещать резерваты для коренных жителей.
И вот мы отправились в путь.
Мои спутники задали вопрос: неужели свадьба в стране зулусов такое событие, что ради возможности заснять его стоит проделать несколько сот миль?
— Наберитесь терпения, увидите сами, — ответил я.
К сожалению, мы попали только к торжественному завершению церемонии бракосочетания. Она напоминает о блеске древних обычаев и обрядов, но не дает представления о том, как происходит помолвка.
Когда двое молодых людей находят друг друга и юноша признается отцу в любви к девушке, начинается обряд сватовства, во многом напоминающий традиции, бытующие в европейских странах. Один из близких друзей отца юноши отправляется к будущему тестю. Старики садятся рядом на травяной циновке у очага, им подают просяное пиво, хозяин и гость рыганьем демонстрируют взаимную симпатию, а затем после обмена энергичными приветствиями начинается разговор.
— Есть у меня молодой друг, отец которого послал меня узнать, не можешь ли ты дать ему немного табаку.
Это и есть формула сватовства. Отец призывает дочерей и спрашивает:
— Кто из вас хочет вместо меня передать другу табак, который он просит?
— Только не я, — отвечает одна интомби за другой, — но вот эта наша сестра могла бы отдать табак другу нашего отца.
Для отца все это не новость. Он подготовился к посещению свата и тщательно следит за тем, чтобы его дочь во избежание суровой кары сохранила девственность до вступления в брак. Между краалями происходит обмен щепотками табаку, после чего во время многочисленных церемоний и визитов стороны договариваются о самом важном — о величине лоболы, то есть о том, сколько скота жених должен передать отцу невесты в качестве возмещения за дочь.
— Так что в стране зулусов не было и нет погони за приданым, — закончил я свой рассказ.
— Но зато есть покупка женщин, — возразил один из слушателей, — хотя я надеюсь, что сейчас этот обычай не сохранился.
— Нет, он сохранился, да иначе и быть не может. Ведь не только зулусы, но и все остальные банту считают, что без лоболы не может быть брака. Но это вовсе не значит, что они покупают невест.
Обычай лоболы оказался устойчивым. По сути дела и основе его лежит признание ущерба, наносимого отцу, который отдает полезного члена семьи. Жених (или его семья) возмещает эту потерю. Если муж дурно обращается с женой и она возвращается к отцу, последний вправе не отдавать полученную ранее лоболу. Он обязан это сделать только в том случае, если жена неспособна к деторождению или оставила мужа без всякой вины с его стороны. С моей точки зрения, лобола оказывает благотворное влияние на отношения между супругами.