Между тем дорога, по которой мы ехали, стала настолько плохой, что нам пришлось выйти из мерседеса и, то и дело спотыкаясь, пройти по пересеченной местности несколько километров, еще отделявших нас от крааля. Ноги наши все время цеплялись за сухие, как кости, стебли кукурузы. Большого удовольствия мы не испытывали-ведь приходилось тащить на себе тяжелые съемочные аппараты, но это была Африка!
На довольно большом расстоянии от деревни мы натолкнулись на группу женщин. Наш оператор принялся энергично «крутить», но деревенские красавицы не менее энергично запротестовали: «Что подумают о нас в Европе, когда увидят эти картинки! Разве вы не видите, что мы еще не принарядились к празднику?»
Мы убрали аппараты и направились к деревне. В степи поднялось облако пыли, двигавшееся на нас. Оно предвещало инсценировку нападения молодых парней из крааля жениха на хижину невесты. Размахивая дубинами, зулусы неслись по равнине, издавая воинственные клики. Доскакав до места, где мы стояли, они внезапно остановились, вскинули руки и неописуемыми воплями начали выражать свою радость. На этом древняя игра закончилась.
Пока собирались танцоры и зрители, все было тихо. Но вот в сопровождении старых женщин и юных девушек появилась невеста, перед которое несли свадебным ларец. Разукрашенные бусами девушки начали танец невест, исполняя его совершенно так же, как это делалось сотни лет назад. Темп музыки, сопровождаемой возбуждающим пением, становился все более бешеным. Гремел большой барабан, ему вторили маленькие струнные и щипковые инструменты. Громкие голоса певцов сливались с похожими на свист звуками, которые издавали девушки. Во всю мощь своих легких они выводили на высокой ноте «ху-ху-ху-ху», ударяя себя одновременно ладонями по открытому рту.
Погода испортилась. Поднялся отвратительный холодный ветер, он гнал через танцевальную площадку облака пыли. Съемки были закончены, мы развернули машину и отправились в Тугела-Ферри.
Несколько дней спустя мы выехали в знакомые мне районы страны зулусов. Вдоль дороги резвились очень маленькие и весьма нахальные обезьянки. Ници пришла в восторг от шаловливых животных. Мы остановились, и она с удовольствием смотрела, как эти обитатели леса ловко и непринужденно хватали нежными пальчиками орехи и другие гостинцы.
— Осторожно! — предупредил я. — Не пытайся задержать эту ручку в своей. Ты ведь знаешь поговорку: «Его, видно, обезьяна укусила!»
— Но это едва ли относится к таким очаровательным малюткам! — воскликнула племянница, усомнившись в моей правоте.
— И к ним тоже. Если ты схватишь животное за лапу, оно испугается и укусит тебя. А укус обезьяны опасен.
Дурбаа остался далеко позади. Виднелись плантации сахарного тростника, фермы и даже фабрики. Только состояние дороги показывало, что мы находимся вдали от больших городов. Я занялся изучением карт: одна из них была очень новой, другая — очень старой; казалось, что на них изображены различные части света.
И сейчас и во время кинопутешествия 1931 года, маршрут которого от Дурбана до Булавайо проходил по гем же дорогам, я волновался всякий раз, когда оказывался вблизи городов, где провел чудесные годы учения.
Вскоре мы затормозили в Эшове. В крааль, где я намеревался заснять быт деревенской общины, нас должен был проводить зулус, состоявший на правительственной службе. Я прозвал его за полноту Мафутой, что означает «толстое брюхо».
Можете вы представить себе немецкого чиновника, который отнесся бы терпимо к подобному прозвищу? Однако читатель, не забывший мой рассказ о нравах зулусов, поймет, почему такое обращение не только не прогневило сопровождающего, а, наоборот, снискало мне его уважение и доверие. Он сразу признал в Шомбурке человека, знакомого с обычаями его народа.
К вечеру мы уже были в краале. Вождь, обладавший множеством детей и семью женами, радушно принял нас и проявил готовность оказать нам посильное содействие. Мы разбили свои палатки у самого крааля.
На следующее утро явились гости — любопытствующие зулусы всех возрастов. Среди них оказался мальчонка лет пяти. Он увязался за мной и уже больше не отставал. Если я садился, он тут же устраивался у меня между ног. Завладев моими сапогами, малыш гордо в них расхаживал. Мало этого… Он питал свойственную африканцам слабость к технике, и наш радиоприемник отнюдь не был гарантирован от его попыток установить связь с внешним миром. Чем громче были завывания, которые удавалось исторгнуть из загадочного ящика маленькому зулусу, тем более горделивым становилось выражение его лица.
Этот малыш, по-видимому, избрал меня, седовласого старца, своим приемным отцом. Я назвал его Джекки в память о другом мальчике, который полстолетия назад заявил после короткого знакомства со мною в Монровии — столице Либерии: «Ты быть мой папа…»
Вождь разрешил нам произвести съемки.
С утра из загона выпустили скот, мужчины занялись уходом за ним, женщины и девушки прошествовали к реке за водой (африканки не ходят, а именно шествуют). Все происходило точно так, как я рассказывал, без вмешательства режиссера, без дополнений и изменений.
Недоставало одного — акта внутреннего очищения, производимого при помощи бычьего рога, тыквенной бутыли, лекарственных кореньев и большого количества воды. Я решил, что и в этих краях появился ложный стыд, и, имея возможность объясниться с хозяином по-зулусски, спросил его, применяется ли еще это облегчающее впрыскивание (по ту сторону большой воды оно именуется клистиром)?
— Нет, — сказал он, — мы этого больше почти никогда не делаем.
— А почему? — полюбопытствовал я. Слабительное еще не нашло дороги в эту глушь. — Почему же высокогигиеничный обычай ухода за телом ныне забыт?
Длительный разговор так и не прояснил положения. Но он закончился предложением:
— Раз ты жил в стране зулусов еще в стародавние времена и даже знал великого Динизулу[12], я готов это проделать ради тебя…
Такова история удивительных кадров, на которых запечатлено, как главная жена помогает индуне совершить древний обряд очищения кишечника.
Кстати, помимо столь лестного для меня объяснения, вождь привел и другое: ведь за участие в фильме я, конечно, заплачу ему наличными 5 шиллингов…
И я, конечно, заплатил.
День выдался очень жаркий, и мы отложили отъезд до наступления сумерек. Индуна и Джекки получили хорошие подарки. Затем мы двинулись в обратный путь мимо нагромождений скал, которые в тусклом свете догоравшего дня действовали на нас удручающе.
Нашей целью был птичий заповедник Сент-Люсия — большое озеро площадью несколько десятков километров, соединяющееся с морем. Я знал эту местность со времени экспедиции 1931 года и решил, что лучшего места для цветных съемок, чем остров Фернис на Сент-Люсии, нам не найти.
Чтобы попасть во Мтубатубу, расположенную на берегу озера, пришлось сделать крюк в сторону моря, и мы снова потеряли почву «под колесами машин». На сей раз мы увязли в глубоком белом как снег песке.
— Вперед! — поучал я своих спутников. — Только вперед! Песчаное море бессильно перед вами, пока вы двигаетесь. Делайте все что угодно, можете даже разок спокойно покрутиться по кругу, опасайтесь одного: останавливаться, ибо тогда мы крепко засядем.
Мы пробились через пески. Густой лес принял нас в свои объятия. Почва здесь оказалась твердой, но появилось новое препятствие — глубокие колеи, оставленные более тяжелыми машинами. Мы и его успешно преодолели.
Море, лагуны, девственный лес на острове Фернис заставили нас мгновенно позабыть все тяготы поездки. Это был один из тех пейзажей, при виде которых застываешь от восторга.
Богатые рыбой воды, омывающие остров Фернис, как магнит, притягивают к себе рыболовов. По многу дней и даже недель проводят они в лагере для туристов, оборудованном по-современному и в то же время гармонирующем с окружающей природой. В нем расположились и мы.