Я глубоко дышал, втягивая в себя сладковатый запах ила. Вокруг меня кружились бабочки. Осмотрел лагуну в бинокль. Птицы, птицы, неисчислимые массы пернатых на суше, в воздухе и на воде: голенастые серые цапли, родственные аисту, с длинными шеями и прямыми клювами; пеликаны с добычей в подшейных мешках, по размерам не уступающие лебедям; красно-розовые фламинго с загнутыми клювами и черно-белыми крапинками на оперении.
Поздороваться со мной вышел уорден (так называют главного лесничего в большинстве заповедников). Мое восхищение было ему приятно, и он предложил на следующее утро совершить прогулку на моторной лодке. Получилась чрезвычайно эффективная киноохота. Закончилась она тем, что под мерное постукивание мотора мы плавно скользили по каналу, на берегах которого шпалерами выстроились цапли. Мы назвали его «Улицей белых птиц». Большая стая фламинго подпустила нас на расстояние нескольких метров, а затем, подобно розовому облаку, растаяла на горизонте. К сожалению, искусство самоуверенного кинооператора оказалось \не на уровне тех возможностей, которые давала натура.
Мы были еще полны этим единственным в своем роде зрелищем, когда в ночи раздался рев бегемота. В лагунах острова Ферниса водятся также и крокодилы, но мы их не видели.
Два дня и три ночи пролетели так же быстро, как короткий освежающий ливень — второй после нашего отъезда из Кейптауна. Для меня он послужил предупреждением. Следовало позаботиться о том, чтобы еще до наступления сезона дождей достигнуть Момбасы на побережье Восточной Африки. Мои приготовления в Германии затянулись на целый месяц, теперь эта задержка сказывалась, нужно было экономить время, а это значило: вперед, вперед!
В заповеднике Хлухлуве, занимающем площадь около 60 километров, я собирался приступить к съемкам зверей. Хлухлуве привлекал меня не столько буйволами и антилопами ньяла, сколько белыми носорогами. Это одно из немногих убежищ, в которых они сохранились.
Едва мы въехали в ворота заповедника, как нас «приветствовал» роскошный мкубо — так называют зулусы белого носорога в отличие от его черного сородича — бедьяны. Десятки антилоп собирались на свидание у водопоя. Среди них были и столь редкостные виды, как серо-коричневые ньяла. На следующий день у этого сборного пункта произошла одна из обычных для дебрей трагедия: антилопа гну зашла слишком глубоко в ил и там погибла. Коршуны дрались из-за добычи. Они загоняли друг друга в воду, хлопая крыльями, взмывали ввысь и сверху снова кидались на труп.
По дороге в лагерь нам встретилась жирафа. Она стояла, вытянув шею, и без всякого страха взирала на нас. Коричневая ее шкура с желтыми полосами блестела на солнце так, как если бы только что вышла из рук скорняка.
Мы остановили машину, ибо боялись наехать на животное, упорно не сходившее с дороги. Жирафа подошла к автомобилю, заглянула внутрь и постепенно уничтожила весь запас конфет, взятый с собой Ници. Если наступала заминка в поступлении очередного леденца, занятное существо, рост которого в несколько раз превышал высоту нашей машины, бесцеремонно дергало дарительницу за воротник.
Такое поведение вообще-то несвойственно жирафам. Это животное звали Малышкой. Рано лишившись матери, длинноногий детеныш нашел приют у жены лесничего и вырос в лагере, среди людей. В дальнейшем Малышка — ее рост к тому времени достиг 5 метров — отправилась странствовать и даже покинула заповедник. Однако она неизменно возвращалась, чтобы повидать свою воспитательницу и принять от нее в подарок лакомства, которые успела полюбить.
Встречи с носорогами могли оказаться не столь безобидными. Мкубо обычно настроен сравнительно мирно и нападает только в состоянии раздражения. Но бедьяну за злой нрав зулусы прозвали «чертом из зарослей». Пути его неисповедимы, и он имеет привычку (возможно, из-за плохого зрения) очертя голову кидаться на все новое, что появляется рядом.
В 1931 году вместе с моим другом Паулем Либеренцем я предпринял в бассейне Умфолози охоту с киноаппаратом на белого носорога. Он тогда встречался гораздо реже, чем теперь. Старый зулус Мали — лесничий горы Мазимба — очень хорошо знал зверей, которых охранял. По его представлениям, белый носорог был джентльмен. Если же заходила речь о его черном собрате, Мали принимал озабоченный, таинственный вид. Я и теперь слышу, как он шепчет, робко вглядываясь в заросли:
— Посмотри только на навоз носорога, господин. Белый носорог ходит, как слон, а черный разбрасывает свой навоз.
— Ну и что же? — спросил я, ничего не поняв. Тогда Мали рассказал мне любопытную легенду про бедьяну и павиана.
При сотворении мира великий бог Ункулункулу смог выделить явившемуся слишком поздно сонливому бедьяне только какие-то лоскутки для прикрытия наготы. Присутствовавший при этом павиан подарил носорогу иглу, чтобы тот сшил себе одежду. Но при этом он до того издевался над неловким и сердитым носорогов, что тот, разозлившись, проглотил иглу, которую держал в вытянутой пасти. Он и по сей день в бешенстве ищет в своем навозе эту иглу, которая причиняет ему боль и вызывает ярость.
Не будучи специалистом, трудно отличить остромордого черного носорога от широкомордого белого, тем более что «черный» имеет окраску олив, а «белый» ту же, что и слон.
Посетители Хлухлуве в массе своей обычно считают носорогов — белых и черных — «безвредными», хотя приставленный к нам проводник много раз указывал на себя, как на страшный пример легкомыслия: неожиданно напавший носорог оставил на его ноге глубокий шрам.
В первый же день пребывания в Хлухлуве мы увидели после обеда двух мкубо, стоявших в очень удобной для киносъемки позе. К сожалению, они находились довольно далеко. Приблизившись, мы заметили, что этими зверями интересуются и другие посетители. Группа фотоэнтузиастов направилась к недовольно взиравшим на них носорогам. Им это в конце концов наскучило и, бросив злобный взгляд, мкубо, не спеша, удалились.
Нам все же удалось получить очень хорошие кадры носорогов, и мною овладело честолюбивое желание сняться вместе со зверем, вот уже несколько десятилетий интересовавшим меня. Однажды после полудня, увидев самку носорога, которая паслась на открытом месте со взрослым детенышем, я велел остановить машину и вышел. Сказав кинооператору, что подойду как можно ближе к животным, я попросил его заснять встречу Исипакуа со зверем, которого Мали считал джентльменом.
Сначала мать и дитя из породы мкубо не обратили на меня никакого внимания. Они стояли совершенно непринужденно, молодое животное — задом ко мне. Шаг за шагом я стал к ним приближаться.
У слонов и носорогов плохое зрение. Если подходить к ним спереди, притом медленно и бесшумно, они не замечают изменений в окружающей обстановке. Но, когда к ним пытаются подобраться сбоку, они чуют беду и начинают нервничать. В данном случае, как только у меня возникало ощущение, что звери обеспокоены, я останавливался, как вкопанный, а через минуту или две снова начинал приближаться к ним.
Мой долголетний опыт подтверждает незыблемое правило охотника: если носорог внезапно кидается на тебя, нужно отпрянуть в сторону, ибо он несется вперед, не обращая внимания на то, что происходит справа или слева от него. Мне вспомнился случай из далекого прошлого. «Фару!» — услышал я крики моих носильщиков-бавемба[13] и увидел, как они, побросав свои ноши, с ловкостью обезьян карабкаются на деревья. Вспомнил я и о том, что сам отпрыгнул в заросли и увидел, как всего в нескольких метрах от меня пронесся гигантский носорог, наклонив голову для удара. Нанеся его в пустоту, он, крайне озадаченный, уставился на окрестности с поразительно тупым выражением «лица».
Но тут мне своевременно пришла в голову мысль: смогу ли я теперь, в 75 лет, «порхать» так, как в 25? Меня отделяли от мкубо двенадцать шагов. Затем — десять… Я замер. Животные взглянули на меня без малейших признаков раздражения. Значит, можно рискнуть и приблизиться еще на несколько шагов. Я так и сделал. Затем тихо и спокойно заговорил с самкой, подражая рокоту мотора, к которому, как я установил в экспедиции 1931 года, с удовольствием прислушиваются почти все звери. Думаю, со мной ничего не случилось бы, даже если бы я улегся у ног толстухи. Но мне помешали.