Финансисты и другие дельцы, сумевшие весьма быстро перекачать в свои карманы золото мелких владельцев рудников, съехались в Африку из стран, где жизнь была гораздо приятнее, чем в степях Трансвааля. Они стремились вознаградить себя за дурной климат и скучный пейзаж различными удовольствиями. Появился большой спрос на выездных лошадей и пони. Один барышник- выходец, из Польши искал компаньона. Мне не стоило труда убедить его, что с его деньгами и моим опытом дело пойдет на лад.
С пони, пользовавшимися тогда большой популярностью у игроков в конное поло, я имел дело еще в те годы, которые провел в Натале. Буры умели разводить лошадей, но молодые животные либо вовсе не были выезжены, либо ими занимались настолько мало, что без предварительной тренировки их нельзя было использовать для игры. Я сообразил, что в этом залог моей удачи, и посоветовал компаньону скупать таких животных, чтобы я их выезживал. Спрос на них увеличивался так стремительно, что я не успевал удовлетворять его. Тучные короли золота не владели искусством верховой езды, и случалось, что иной наполовину выезженный пони возвращался в нашу конюшню за полцены, а через несколько часов его буквально вырывали у меня из рук на площадке для игры в поло.
Вскоре мне представилась возможность приобрести двух скаковых лошадей — прекрасного жеребца и маленькую австралийскую кобылу. Жеребец перед финишем выгибал спину, а кобыла была такая нервная, что после стартового сигнала ее никак не удавалось сдвинуть с места. Лошади с таким изъяном стоили недорого, но обучение животных требовало терпения.
Сначала я испробовал своих лошадей на небольших ипподромах, каких в Трансваале было немало. Букмекеры не питали доверия к моим животным, я же ставил на них с осторожностью и недурно зарабатывал, тем более что мне не приходилось делиться доходами с жокеем: в его роли я сам выступал.
Окончание золотой лихорадки и вызванная им цепь банкротств должны были послужить мне предостережением, но как мог молодой торговец лошадьми понять, что приближается экономический кризис? Успех вскружил голову, мне представлялось, что я быстро достигну цели. Словом, я превратился в авантюриста.
Одна серая лошадь легко брала препятствия во время гандикапа, и можно было думать, что она станет фаворитом на предстоящих скачках. Но для нее не могли подобрать достаточно легкого жокея. Предложив свои услуги, я решил в три дня согнать 5 фунтов лишнего веса и ослабел настолько, что у меня кружилась голова. Тем не менее в день скачек я важно восседал на этой серой лошади. При старте она стала приплясывать. Финиша мы достигли первыми, по, к сожалению, с противоположной стороны. Несколько недель спустя во время скачек с препятствиями я свалился на землю, а лошадь — на меня, сломав мне плечо и повредив несколько ребер. В сознание я пришел уже в больнице.
Между тем моя скаковая конюшня расширилась, и я нанял тренера. Постепенно мои деньги перекочевали к нему. Остаток своего состояния, включая и лошадей, я поставил на фаворита иоганнесбургского гандикапа. Но он потерпел поражение: другая лошадь обогнала его буквально на полсантиметра. Когда я покидал ипподром, у меня еще оставалось два с половиной шиллинга. Выходя из Трокадеро — самого дорогого ресторана, куда друзья пригласили меня на ужин, — я сунул эти деньги швейцару.
С этого момента дела мои становились все хуже и хуже. Стоило мне где-нибудь заговорить о работе, как улыбки моментально сползали с лиц. Двери некоторых домов, широко открытые для меня прежде, теперь даже не приоткрывались, если я просил о себе доложить. Еще безнадежнее было требовать возвращения долгов. Люди, пользовавшиеся у меня кредитом, чувствовали себя оскорбленными, когда я просил вернуть то, что мне по праву принадлежало.
Все реже удавалось найти владельца лошади, соглашавшегося использовать меня в роли жокея. Слишком велик был мой вес — 62 килограмма. К тому же высокие заработки привлекли белых жокеев из Англии, Австралии и Америки (на африканцев и индийцев распространялось табу). Конкурируя между собой, они сбивали и плату и допустимый вес.
Но это было еще полбеды. Призрачно высокая конъюнктура в городе золотоискателей создала мираж благосостояния во всей стране, которое на самом деле распространялось только на новых богачей, а вовсе не на массы населения. В Витватерсранде деньги не играли никакой роли, но заработать их с каждым днем становилось все труднее. Когда десятки тысяч иностранных солдат и офицеров, участвовавших в бурской войне, вернулись, к себе на родину, а местные войска были переведены на оклады мирного времени, торговля лишилась значительного слоя покупателей. Буры обеднели из-за страшных опустошений, вызванных военными действиями. В Иоганнесбурге послевоенная конъюнктура дала себя почувствовать позднее, чем в других местах.
Я снова пристроился к барышнику, у которого хорошо зарабатывал прежде. Он обещал выплачивать мне определенный процент с каждой заключенной сделки. Изо дня в день стоял я на лошадином базаре с одной австралийской кобылой. Это было красивое, как на картинке, животное без единого изъяна, к тому же отлично бравшее препятствия. И тем не менее можно было подумать, что во всем Иоганнесбурге нет больше человека, который хотел бы обзавестись лошадью.
Наконец я нашел покупателя. Он оказался недоверчивым и хотел сам убедиться в достоинствах лошади, но мне негде было продемонстрировать ее качества. Он уже решил было отказаться от сделки, но тут я заметил, что неподалеку дремлет в своей коляске рикша. Вскочив на кобылу, я направил ее к рикше и совершил изящный прыжок через его голову. Так я обеспечил себе пропитание на несколько дней.
Вскоре после этого я как-то возвращался с фермы, где приобрел лошадь. Утомленный поездкой и голодный, я почти не следил за дорогой. Лошадь споткнулась и упала. Оказавшись под крупом, я сильно вывихнул ногу и попал в больницу.
Выписаться удалось только через две недели. Номер в гостинице, где я жил с момента приезда в Иоганнесбург, был заперт, а мои пожитки конфискованы. Все, что у меня осталось, находилось теперь в небольшом чемоданчике, который мне отдали в гостинице. Я оказался на улице в буквальном смысле этого слова — без средств, без жилья, без специальности.
Иоганнесбург — суровый, жестокий город. Там, говорят, теперь разбирают мостовые и пропускают камни через дробилки, чтобы извлечь из них крупицы золота. Это вполне возможно, ибо в начале нынешнего века улицы мостили отработанной породой, Таким образом, в Иоганнесбурге и сейчас еще золото валяется на улице, нужно только уметь подобрать его.
Я этого не умел, точнее сказать, не был к этому способен. Кто хотел в свое время «сделать бизнес» в Иоганнесбурге, должен был обладать склонностью к спекуляциям, быть бессовестным наживалой. Я не мог заниматься делами, требовавшими обмана. Это и определило мои «неудачи».
Обосновался я во второразрядной гостинице поблизости от рудников. Рев пьяных рудокопов доносился в мою комнату, хотя она находилась далеко от бара. Однажды вечером я, как обычно, выставил башмаки в коридор перед дверью. К утру они исчезли, а других у меня не было. К счастью, нашелся знакомый, одолживший мне немного денег.
В той же гостинице я заметил молодого англичанина, которого прежде встречал только в лучших гостиницах и дорогих барах. Я вспомнил, что он был офицером, а после войны стал купцом.
— Купцом? — рассмеялся он. — Я был им, пока воображал, что это честное занятие. Последнее время я играл на рояле в одном баре. Однако и это занятие пришлось оставить, нервы сдали.
Я сначала не понял.
— А вы попробуйте посидеть за роялем с двумя подсвечниками, на три свечи каждый, которые должны освещать половину заведения, и играть, в то время как подвыпившие посетители не находят ничего лучшего, чем выстрелами гасить одну свечку за другой, — пояснил мистер Ньюкем.
— Ну, а теперь?
— Теперь я не у дел, подобно вам и сотням других, чьи жизни разбились о нравы «золотого города».
Мы сняли сообща пустую комнату. Ее побеленные стены словно манили нарисовать на них отсутствующую мебель. С разрешения законного владельца, а то и без оного мы раздобыли несколько ящиков, из которых смастерили стол, шкаф, стулья. Понабрали отовсюду старых газет. При некотором умении, положив их в несколько слоев, можно устроить себе вполне сносное ложе, а на день — удобное сиденье.