И все же в этот день — 26 марта 1898 года — я не был вполне счастлив, хотя исполнилось все то, о чем я грезил и чего добивался целые годы. Мой отъезд совпал с днем рождения матери. Как только раздались удары судового колокола, она заметно побледнела и отцу пришлось решительно увести ее с парохода. Я не двинулся с палубы и тогда, когда с наступлением прилива судно покинуло гавань. Медленно проплыли маяки на берегах Эльбы. Меня охватила тоска по родине, на много часов подавившая страсть к приключениям, которая владела мною уже в течение нескольких лет. Слезы застилали глаза, но я все же разглядел в темноте Бергедорф, где стоял дом нашей семьи, построенный отцом архитектором, и старался отыскать Фонтеней — родовое гнездо на Альстере…
— Ты права, — отвечаю я племяннице. — Расставаться тяжело, особенно с дорогими тебе людьми, но еще тяжелее расставаться с делом всей твоей жизни. Бывает ведь и такое. Я пережил это, когда портовые краны поднимали с африканской земли одну за другой машины моей экспедиции и опускали их на палубу «Усу-кумы».
— Тем приятнее уверенность, что через несколько недель ты снова увидишь Африку, дядя Ганс, — говорит Ници, возвращая меня из мира воспоминаний к реальной действительности и к мыслям о близком будущем.
Она знает, как нелегко было найти деньги для этой поездки. Из путешествия 1931–1932 годов я привез очень любопытные кадры, отснятые в заповедниках, и созданный мною фильм «Последний рай» имел большой успех. Но война принесла с собой разорение. После захвата власти Гитлером моя лекторская деятельность подверглась ограничениям, а книги — запрету, конфискации и сожжению. Лишившись средств, я с 1945 года снова стал выступать с лекциями сначала в обеих частях Германии, а затем в Швейцарии и Дании. Понадобилось целое десятилетие, чтобы сколотить сумму, необходимую для нового путешествия.
И вот я снова в пути.
Легкий бриз приносит с собой запахи моря. Я глубоко и благодарно вдыхаю их. Портовые буксиры свистками переговариваются друг с другом. С передней палубы раздаются огрубевшие голоса, слышно, как передвигают с места на место тяжелые грузы.
«Нигерия», которая доставит в Кейптаун четырех путешественников по Африке (кроме моей племянницы и меня, — кинооператора Клауса Филиппа и техника Петера Рау), не пассажирский лайнер, а грузовой теплоход. Мы решаем окрестить его «пундой», что на языке суахили означает «осел». Это прозвище как нельзя лучше подходит и к грузовичку, которому суждено перевозить наши грузы по лесам и степям Африки. Кроме него наше снаряжение состоит из машины мерседес-дизель-180 и киноаппаратов.
Вот корпус судна содрогнулся, заработали машины, и легкое покачивание показало, что «Нигерия» отчалила от берега.
Мы покинули Гамбург 15 мая 1956 года, за час до полуночи, а назавтра около 12 часов дня достигли Бремена. Здесь, как и в Антверпене — следующем порту, где мы сделали остановку, — наша «пунда» поглотила огромное количество автомашин, запасных частей, ванн, строительных деталей, труб и железных подпорок. Все это она выгрузит в одной из гаваней Африки.
У нас было более чем достаточно времени, чтобы подготовиться к экспедиции. Двенадцать пассажиров теплохода не мешали друг другу, как это часто бывает в плавании. Каюта так и манила к себе… Обстановка ее состояла из длинного удобного дивана со шкафчиками по бокам и окрашенных под красное дерево стола и стульев, привинченных к полу. Убранство кают-компании, салона и бара отличалось большим вкусом. Кроме душей при каютах, на главной палубе из досок и парусины устроили бассейн. Его наполнили морской водой, как только судно приблизилось к южным широтам.
Судно делало 12–13 узлов в час и, следовательно, проходило за сутки 550–600 километров. Мы быстро привыкли к постоянной тряске, вызванной работой двигателей. Но для Ници путешествие стало трудным, когда с зыбью пришла качка. На широте мыса Финистерре — этого «конца земли» в северо-западной Испании — мою племянницу начала мучить морская болезнь. Ей казалось, будто она мчится по Вселенной в ореховой скорлупе. Сначала Ници лишилась сна, потом взбунтовался желудок. Струи дождя стекали по иллюминатору каюты, волны сбивали судно с курса. Когда до Лас-Пальмаса оставалось полтора дня пути, волнение внезапно прекратилось. Солнце осветило гладь океана, и я стал фланировать от одного борта к другому, обрадованный и окрыленный переменой погоды.
Вода, вода и больше ничего вокруг. Ни судна, ни паруса, ни птицы. Воздух стал теплым, и даже ночь не принесла с собой прохлады. Утром Рау рассказал, что через иллюминатор к нему в каюту влетела ласточка. На головке у нее оказался клещ. Наш кинооператор, увлекавшийся орнитологией, удалил его, но так и не решил, была ли эта птичка последним напоминанием о Европе или первым вестником Африки.
На пятнадцатый день путешествия мы вошли в Лас-Пальмас — гавань Гран-Канарии, одного из принадлежащих Испании Канарских островов, прозванных древними за райский климат «Счастливыми островами». Я увидел пик Тейде, возвышающийся почти на 4 тысячи метров над уровнем моря, и пытался отыскать места своих прежних, обычно непродолжительных стоянок. Кактусовые сады, итальянские кедры, заросли дрока, драконовое дерево…. От вечнозеленых лавровых лесов взор снова и снова обращался к оголенным красно-черным зубцам массива Тейде на Тенерифе. Там находится потухший вулкан, первый, который увидел Александр Гумбольдт во время своего знаменитого путешествия в Америку.
Всего два часа смогли мы наслаждаться чудесным островом. Глаз, отвыкший от разнообразия красок, радовали цветы на площадях города, распланированного на испанский манер. Вид бананов па плантациях между старой гаванью испанских и португальских мореплавателей и суровыми оголенными холмами вокруг поселений раздразнил аппетит путешественников, которым приелись судовые консервы.
Но вот уже отданы концы, двигатели опять завели свою однотонную песню, «Нигерия» взяла курс в открытое море. Судно подхватил пассат. Резкое дыхание ветра загнало пассажиров в каюты, но на меня такая погода действовала хорошо. Я чувствовал себя отдохнувшим и с удовольствием приветствовал летающих рыб. Это холоднокровные крылатые существа величиной с селедку. Они носятся над морем, как стрекозы, делая прыжки до 50 метров.
Кожа покрылась испариной — то был верный признак приближения к тропикам. Кое-кто из пассажиров заметил фонтаны воды. Значит, где-то вблизи киты. Над палубой устроили навес для защиты от лучей солнца, становившихся все более знойными. На следующее утро я велел вынести наверх съемочную аппаратуру и опробовать магнитофоны, при помощи которых мы должны были запечатлеть голос Африки. Приближался экватор, и существующий с незапамятных времен обычай морского крещения послужил нам поводом послать первую весточку на родину.
Мы не увидели берег Либерии, связанный с воспоминаниями о стольких моих экспедициях. Но дождь лил совершенно так же, как 45 лет назад, когда я высадился в Монровии, чтобы искать животное, считавшееся вымершим. Потоки дождя как бы сдерживали длинные волны, и они поднимали и опускали судно в ритме, который успокоительно действовал на человека, проведшего несколько десятилетий в больших городах. Все сильнее звучал призыв дебрей… Африка, моя Африка, дикая, нетронутая Африка была уже недалеко.
Около двух недель руль оставался неподвижным. Мы шли прямо на юг. Однажды в полдень, во время обеда, раздался глухой вой судовой сирены. Я знал, что означают эти звуки. Вскоре появились посланцы властителя морей Нептуна, чтобы пригласить всех, кто впервые пересекал экватор, направляясь из Северного полушария в Южное, в торжественной обстановке смыть с себя пыль Севера.