Однажды мы засиделись допоздна за бутылкой виски. Старый граммофон, исторгавший отчаянные звуки, навел меня на одну из тех мыслей, которые приходят под влиянием спиртного. Я сказал своим собутыльникам, что намерен расшевелить сонное местечко.
— Через несколько минут Кисаки услышит рев льва, — закричал я, схватил граммофонную трубу и исчез в высокой траве. В течение нескольких лет я учился подражать голосам зверей и теперь очень обрадовался, что вырвавшееся из трубы львиное рычание прозвучало так естественно. Я не сомневался, что через одну-две минуты все обитатели Кисаки проснутся.
Вдруг я услышал «пиф», а затем — гораздо ближе ко мне — «паф». Что-то просвистело у самого моего уха. Эти звуки тоже были мне знакомы. Я бросил трубу и во всю мощь легких стал выкрикивать все известные мне на яыке суахили ругательства.
Это помогло. Стало тихо. Только со стороны поселка раздавался гомерический хохот моих товарищей, недвусмысленно радовавшихся тому, что я попал впросак. Я не подумал, что часовой, имевший приказ стрелять по львам, может принять меня за хищника.
Юмор моего друга Макнейла, у которого я многому научился, был иного рода — более сдержанный, так сказать шотландский.
Как-то мы вместе отправились в охотничью экспедицию. В один из дней Мака немного лихорадило, и он остался в лагере, я же ушел в лес, чтобы подстрелить какую-нибудь дичь на обед нашим носильщикам. Возвращаясь со своей добычей — водяным козлом, я увидел буквально под носом у себя зайца. Мне пришло в голову, что этот зверек может внести в наше меню разнообразие, чем будет доволен и Макнейл.
Но как прикончить животное? Дробовика у меня с собой не было, а выстрел из восьмимиллиметровой винтовки испортил бы жаркое. Ударить прикладом? На это я тоже не мог решиться, опасаясь сломать винтовку. Тогда я поднес дуло к самому носу неподвижно сидевшего зайчонка и нажал на спусковой крючок. Как я и рассчитывал, выстрел разнес в куски только голову, а туловище осталось неповрежденным.
Не вставая со своего ложа, Макнейл оглядел жертву.
— У тебя с собой, видно, не было дробовика? — заметил он.
— А на что он мне был нужен? — поинтересовался я с невинным видом.
— Из чего же ты застрелил зайца?
— Из винтовки, конечно. Он прыгал метрах в пятидесяти от меня, — осторожно соврал я. — Заяц поднял голову, вот тогда я и бабахнул. Поразить такую цель на таком расстоянии — это не фокус.
— Попасть в голову — это действительно не фокус, — ответил Макнейл, вытащил из-под походной кровати охотничий сапог и запустил мне в голову.
Несколько недель спустя, когда мы снова были в пути, на реке показался нильский гусь. Я определил дистанцию — 100 метров, прицелился, выстрелил и убил птицу. Макнейл покачал головой. Когда принесли гуся, оказалось, что я прострелил его длинную шею. Попадание было, разумеется, случайным. Макнейл ухмыльнулся.
— Не понимаю, чего ты осклабился, — сказал я. — Или ты сомневаешься в том, что попасть в шею гуся труднее, чем в голову зайца?
Мак ответил движением руки, которое было мне хорошо знакомо, и я поспешил отойти в сторону.
За Макнейлом водились некоторые странности. Он был не только одним из самых удачливых, но и одним из самых храбрых охотников на слонов. В то время в них стреляли из возможно более крупнокалиберных винтовок. Я лично употреблял английское ружье «двойной калибр 600». Диаметр его дула составлял приблизительно 15 миллиметров, патрон весил 75 граммов, выстрел производился при помощи 10 граммов бездымного пороха. Один лишь Макнейл охотился исключительно с немецким восьмимиллиметровым оружием системы маузер.
С точки зрения моего друга, пользование тяжелыми винтовками было сопряжено с риском. Он считал, что стрелять в слона следует только тогда, когда можно прицелиться в место, расположенное в 10 сантиметрах за ушной раковиной, ибо единственно в этом случае попадание вызывает смерть. Не всякому дано дождаться подобной возможности или создать ее. Для этого нужна такая выдержка, какой из всех знакомых мне охотников обладал только Макнейл. Всем остальным, в том числе и мне, крупный калибр винтовки приносил известную уверенность в собственной безопасности. Мы могли рассчитывать на то, что хотя попадание в череп атакующего слона редко убивает его, зато, как правило, оглушает животное на несколько минут, в течение которых охотник может отступить в безопасное укрытие.
Когда мы охотились вместе, действовало правило: стрелять по очереди. Однажды мы преследовали сильного самца, на которого имел право Мак. Благодаря толстым резиновым подошвам мы бесшумно скользили вслед за могучим обладателем бивней. Слон пасся и, повертываясь, подставлял под выстрелы то одну лопатку, то другую. Мы находились всего лишь в 10 метрах от него; будь я один, выстрел раздался бы уже давно. Но Мак терпеливо ждал. Он, правда, изготовился к стрельбе, но уязвимое место за ухом оказалось не на линии прицела. Тогда Мак комично погрозил указательным пальцем и снова прицелился. Так повторялось пять или шесть раз, пока я не вышел из себя. Мои нервы больше не выдерживали.
Я похлопал Мака по плечу.
— На случай, если ты сомневаешься: там, где длинный хвост, перед, — прошептал я.
Мак совершенно спокойно помахал рукой. На сей раз я не сдвинулся с места; ведь я понимал, что друг занят только слоном. Мак показал пальцем сначала на свой лоб, потом на мой. И в тот же миг громко и пронзительно свистнул. Я вздрогнул, слон, как по команде, стремительно повернулся, поднял хобот…
Но уже прогремел выстрел. Колосс упал, пораженный в самый мозжечок.
Честно признаюсь: я не только нервничал, но и боялся. Моя дерзость по отношению к Маку была лишь средством не обнаружить свой страх. Почти все охотники, которых я знал, тоже испытывали страх, когда решался вопрос: «он или я». Макнейл — один из тех немногих, кому это чувство было неведомо. У него, казалось, не было нервов.
Нет ничего более жуткого, чем охота в траве вышиной с дом. Однажды мы с Маком преследовали слона, который уже немалое время вел нас по зеленому лабиринту. Мы имели дело с одиночкой; он, вероятно, давно уже учуял нас, а потому идти по следу надо было с величайшей осторожностью, все время имея в виду, что он может неожиданно ринуться на нас сбоку. Преследование по травяному туннелю, пахнущему слоном, да еще в палящий зной, при необходимости прислушиваться ко всему, что происходит спереди и сзади, справа и слева, порождает, мягко говоря, желание, чтобы дичь — даже такая крупная, как этот самец, — убралась куда-нибудь подальше.
Силы мои совершенно иссякли.
— Мак, — сказал я, — с меня хватит. Эта бестия водит нас за нос… мне не по себе.
Мак взглянул на меня.
— Ты прав. Если боишься, никакого толку не будет. Мне тоже не по себе.
Я знал, что это неправда. Он просто хотел подбодрить меня. Не проронив ни слова, Мак повесил винтовку за спину и повернул обратно, не глядя больше по сторонам и даже не оборачиваясь.
Среди участников нашего похода через нынешнюю Танганьику самым важным лицом был, однако, не Макнейл, а его слуга Филиппо-хранивший наши общие сокровища. Он тоже был из племени бавемба, как егерь Лонгома — самый верный товарищ, какой был у меня в Африке.
Филиппо заведовал нашей кассой. Бухгалтерия была максимально простой. Из большой сумки брали серебряные рупии[33], до тех пор пока она не пустела. После этого приходилось снова «настреливать» слоновую кость. Я убежден, что наш казначей ни разу не потратил на свои нужды хоть одну рупию.
Несколько дней мы наслаждались теми удовольствиями, которые мог предоставить нам Дар-эс-Салам — столица Германской Восточной Африки; скудными были эти развлечения, хотя сам по себе город, почти столь же европейский, как и африканский, был неплохой.
Уже через восемь дней Филиппо сообщил о неприятном факте: его сумка, как и наши карманы, была пуста. Надо признаться, мы «жили» значительно шире своих возможностей.
В Дар-эс-Саламе мне прислали исполнительный лист на сумму в 2 тысячи рупий. Я почувствовал себя так, словно меня ударили по голове. Выяснилось, что должником является мой друг Хемминг, я же несу ответственность как поручитель. Между тем я никогда за Хемминга не ручался.
33
В бывшей Германской Восточной Африке (нынешняя Танганьика) имели хождение индийские монеты.