В то время в Африке существовал обычай брать в кредит не только предметы первой необходимости, но и продукты, еду в ресторане и напитки в баре. Счета оплачивались в конце месяца. Хемминг сделал много покупок, но не смог за них расплатиться. Я же представил своего друга владельцу фактории, где имел обыкновение сбывать слоновую кость, и на вопрос о кредитоспособности нового клиента ответил, что это мои компаньон. Вот торговец и вспомнил об этом заявлении.
Я еще раньше рассорился с кредитором Хемминга из-за того, что он слишком низко оценил принесенную мной слоновую кость, и теперь отказался платить по исполнительному листу. Тогда истец прислал ко мне в гостиницу судебного исполнителя. Все это начало меня забавлять. Имуществом, пригодным для описи, я не располагал, если не считать Джумбо — моего друга из джунглей, который потом так прославился в Европе.
Читатели моих книг знают, что Джумбо был молодой слон. Я поймал его в области ньям-ньям, к северу от обширной равнины Уссангу, и так приручил к себе, что мне удалось заставить его из девственного леса последовать за нами в Морогоро. В то время слон находился в Дар-эс-Саламе. Местные жители хорошо знали его по проказам в садах и на рынке.
Итак, Джумбо описали. На кусок картона наклеили изображение кукушки, которая и в колониальных владениях Германии была символом ареста, наложенного на имущество. Привязанное к хвосту слоненка, это изображение вызывало всеобщее любопытство и смех, причем люди как с белой, так и с черной кожей единодушно были на моей стороне.
Близился к концу 1909 год. Уже восемь лет я жил в Африке, причем больше половины этого времени провел в дебрях, вдали от всякой цивилизации. Я вступил в тридцатый год жизни.
Мечта моей юности, собственно говоря, так и не осуществилась. Правда, я узнал Африку. Моя палатка, случалось, стояла в таких местах, где еще не ступала нога европейца. В бывших бурских государствах я чувствовал себя почти как дома. Я ощутил пульс дебрей, приобрел друзей в зарослях и полюбил их. Мне стало ясно, что я уже не смогу навсегда покинуть Африку. Я мог бы вступить здесь в колониальные войска, приобрести землю или заняться промышленной деятельностью на юге. Быть может, из меня вышел бы неплохой окружной начальник или удачливый торговец.
Но ни одна из этих перспектив меня не прельщала. Я поехал в Африку, чтобы стать исследователем, а стал охотником. Уже тогда я понимал, что не останусь им, не смогу остаться, ибо мое отношение к зверям было иным, чем у обычного охотника за слоновой костью.
Признаюсь, я не знал тогда, как быть дальше. Лишь одно было ясно: хотя я вторично возвращаюсь в Европу, недалек тот день, когда я снова ступлю на берег Африки и поставлю свою палатку где-нибудь на ее просторах.
Вскоре после рождества я отплыл в Гамбург и в феврале 1910 года был уже дома.
«НАЙДИТЕ КАРЛИКОВОГО БЕГЕМОТА!»
(1911–1912)
Я жил у моих родителей в Бергедорфе под Гамбургом и вскоре свыкся вновь с нравами и обычаями чопорного ганзейского города, но меня не переставал мучить вопрос: как сделать, чтобы я мог, не заботясь о пропитании и повседневных нуждах, путешествовать по Африке не ради приключений, а в интересах науки, изучая жизнь все еще не изведанного материка, его людей и животных.
На помощь мне пришел случай. Находясь в Африке, я вместе с письмами посылал домой зарисовки людей и животных. Мой отец заказал с них диапозитивы, чтобы лучше познакомиться со средой, окружавшей его сына. Когда я возвратился домой, он попросил меня рассказать друзьям нашей семьи о жизни в Африке. Кто-то из гостей заметил, что я мог бы выступить в бергедорфском клубе с докладом о своих путешествиях, сопроводив его демонстрацией диапозитивов из коллекции отца.
Признаться, я принял это предложение скорее из честолюбия и желания хоть раз доставить радость родителям. Тогда я еще не предполагал, что таким путем можно познакомить широкую общественность с моими приключениями, да еще и денег заработать.
И вот наступил вечер, когда с бамбуковой указкой в руках я подошел к экрану. К выступлению я не готовился. Неужели мне будет трудно рассказать в непринужденной форме о том, что я видел и пережил за восемь лет?
Едва ли кто-нибудь в зале был удивлен аплодисментами больше, нежели я сам. В газетах появились заметки, некое агентство, почуяв возможность «сделать бизнес», предложило мне выступить в большом концертном зале. Я согласился. Успех превзошел самые смелые ожидания. За первым докладом последовали другие.
Вряд ли кто бросит в меня камнем за то, что, набравшись храбрости, я решил действовать и за пределами Гамбурга и отправился в Берлин, в «Уранию». Это общество, основанное для содействия народному просвещению еще во времена Гумбольдта, сделало популярными имена многих знаменитых естествоиспытателей.
Руководитель «Урании» выслушал мое предложение, затем попросил еще раз назвать себя.
— Шомбурк? Никогда не слыхал. А для того, чтобы мы могли включить в программу ваше имя, оно должно быть известным. Наша публика, видите ли, избалована, очень избалована.
Несколько отрезвленный, но не обескураженный, я вернулся в Гамбург. Там мои выступления продолжались с прежним успехом. Меня стали приглашать в соседние города, а в более отдаленные я обращался сам. Дело пошло. Печать уже не ограничивалась лестными отзывами о моих выступлениях, мне стали заказывать статьи.
Однажды раздался телефонный звонок из Берлина. Меня спросили, не возьмусь ли я сделать доклад в «Урании». Я с удивлением спросил, кто со мной говорит. Оказалось, тот самый господин, который вежливо, но решительно отказал мне. Потом, когда мы обсуждали с ним в Берлине, как лучше провести доклад, я напомнил ему о нашем первом разговоре. Он улыбнулся и промолчал. Теперь у меня уже было «имя».
Вскоре вышла в свет моя первая книга об Африке — «Дичь и дикие в сердце Африки» (1910). Публика встретила ее с большим интересом. Не менее приятным было внимание, с которым отнеслись к моей работе и специалисты.
Однажды меня пригласил к себе Карл Гагенбек — основатель крупнейшей фирмы по торговле зверями и всемирно известного зоопарка в Гамбург-Штеллингене. Гагенбеку было тогда уже около 65 лет, и он находился на вершине своей с трудом завоеванной славы. Долго смотрел он на меня, словно изучая, а затем произнес:
— Отправляйтесь в Либерию и найдите карликового бегемота!
Я понял, что должен принять решение, от которого будет зависеть вся моя жизнь, и немедленно без колебаний согласился, ибо предчувствовал, что предложение Гагенбека сулит мне большие возможности.
Стать ловцом зверей — а я понимал, что Гагенбеку было важно заполучить живых карликовых бегемотов, — с этой мыслью я носился уже давно. Потребность зоологических садов в заморских животных возрастала, число ловцов зверей было невелико, а среди покупателей Гагенбек бесспорно занимал первое место.
Ловить зверей и доставлять их в Европу — на словах это куда проще, чем на деле. Когда меня спрашивали, как мне удалось доставить слоненка Джумбо из глубин Африки к побережью, я уклончиво отвечал:
— Он бежал за мной, как собачонка за своим хозяином.
К чему было набивать себе цену и рассказывать о всех уловках и трюках, к которым пришлось прибегнуть, чтобы выманить «ребенка» из девственного леса?
Я понимал, что для того чтобы стать ловцом зверей недостаточно быть охотником. Кто хочет переместить животное из природной среды в заморский зоопарк, не подвергая его жизнь опасности, тот должен знать повадки зверей, уметь ухаживать за ними и даже лечить их. Само собой разумеется, что при самом тщательном уходе потери неизбежны.
Все это было хорошо известно мне, а еще лучше Гагенбеку. И если он доверял мне, то как мог я сомневаться в своих силах?
Заставляло задуматься другое обстоятельство. Сорок лет назад владелец «Нью-Йорк геральд» послал в Африку корреспондента Генри Мортона Стэнли с указанием: «Найдите Ливингстона» — путешественника, давно пропавшего без вести в глубине материка. Посылая меня на поиски бесследно исчезнувшего зверя, Гагенбек не случайно перефразировал указание, которое Беннет дал Стэнли.