Не прошло и трех месяцев со дня моего вторичного вторжения в либерийские девственные леса, как главная цель путешествия была достигнута: 1 марта 1912 года мне удалось изловить первого карликового бегемота. В Германию я привез целых пять. Из них три были проданы в Бронкс-парк — большой зоологический сад Нью-Йорка.
С КИНОКАМЕРОЙ ПО ТОГО И ЛИБЕРИИ
(1912–1914 и 1923–1924)
В августе 1908 года приближался к концу большой переход по Африке, предпринятый мной и Хеммннгом. С нами шел Джумбо, мой маленький слон.
Перед вступлением в Морогоро мы осмотрели нашу одежду. Я облачился в единственную пару брюк, не имевшую дыр величиной с кулак, и в последнюю не совсем рваную рубашку. Наши спутники надели самые пестрые передники, и даже Джумбо полил свою запыленную спину водой. Теперь мы могли войти в город.
И тут мы увидели на обочине дороги ящик на треножнике, покрытый черной материей. Из-под нее показался худощавый человек, с которого градом катился пот. Энергично жестикулируя и не жалея слов, человек старался дать нам понять, чтобы мы шли своей дорогой и не обращали внимания на диковинное зрелище.
Когда, слегка смущенные, мы снова пустились в путь, бросая украдкой взгляды на загадочный ящик, человек этот начал быстро крутить ручку, причем ящик издавал жужжание.
Такова была моя первая встреча с кинематографом.
Довелось мне присутствовать и при проявлении пленки. Это происходило в подвале у одного араба. Глубина и толстые стены подвала должны были, по возможности, изолировать нас от африканской жары. В помещении чувствовалась прохлада, вода тоже оказалась сравнительно холодной, пленку намочили и натянули на барабан для просушки, после чего двое африканцев принялись вертеть барабан. Кусочек светочувствительного слоя отскочил от пленки и ударился о стену, за ним последовал другой, слой эмульсии стал рассыпаться. Хлоп-хлоп-хлоп — напрасно люди старались принять самые выгодные позы, съемка, может быть, и удалась, но фильм не получился…
В течение многих лет мне все казалось, что я слышу: «хлоп-хлоп-хлоп». Всякая мысль о киносъемке вызывала воспоминание об этом раздражающем звуке. И тем не менее отделаться от этих мыслей я уже не мог.
Мы с Хеммингом были страстными фотографами. Успех моих первых лекций на родине показал неоценимое значение наглядных иллюстраций к тому, что мы пережили. Как ни эффектна устная речь, она не может заменить собой изображение, а тем более движущееся изображение на кинопленке. Но как велики трудности, с которыми сталкивался в глубине Африки фотограф, а тем более кинооператор!
Я не вижу ничего особенного в том, что, отправляясь в тропическую жару на поиски подходящих сюжетов в кишащий москитами девственный лес, в травяной лабиринт бескрайних равнин, в иссушенную солнцем степь, мы день за днем ставили на карту жизнь. В конечном счете охота с фотоаппаратом или кинокамерой была не опаснее охоты с ружьем.
Ночью мы развешивали на ветру мешки с водой, чтобы иметь «холодный» фильтр, когда, задолго до рассвета, примемся за работу. Палатку или какую-нибудь хижину можно было затемнить. Но против климата мы оставались бессильны. Даже когда мы работали совсем голые, наше «прохладное» помещение напоминало парилку. Зато как поднималось наше настроение, когда при проявлении перед нами появлялась антилопа, мирно пасущаяся, стройная, сильная и такая неописуемо прекрасная, какими создает свои творения лишь природа. А потом на пластинке вырастал толстокожий исполин с поднятым хоботом, учуявший нечто необычное. Или же перед нашим взором возникали люди, поглощенные религиозным танцем, а то и просто тропическим пейзаж во всей его величавой красоте…
Часто случалось, однако, что едва лишь на пластинке появлялось изображение, как светочувствительный слой начинал пузыриться. Несмотря на все усилия, вода оказывалась недостаточно прохладной, квасцы, даже если мы располагали ими в достаточном количестве, не в состоянии были закрепить этот слой. И снова все труды и старания пропадали даром.
Уже в 1908 году я пришел к выводу, что одного энтузиазма недостаточно. Чтобы преодолеть все непредвиденные препятствия, необходимо тщательно изучить технические и химические особенности фотографирования и киносъемки в тропических условиях.
Человек с ящиком, приветствовавший нас при вступлении в Морогоро, оказался немецким пионером кинематографии Шуманом. Первая его экспедиция закончилась полным крахом. Он, однако, не пал духом и незадолго до первой мировой войны привез из Африки фильм «Что дали мне дебри?», с восторгом встреченный в охотничьих и спортивных кругах.
Как известно читателю, меня привели в Либерию другие чаяния. Когда незадолго до наступления XX века я впервые ступил на землю африканского материка, эпоха великих открытий была уже завершена. Из охотника на крупную дичь я превратился в исследователя; на родине я убедился, с каким живым интересом относятся представители всех слоев населения к своеобразному животному миру и нравам африканцев, близких к природе.
Но я знал также, что с каждым годом усиливается проникновение европейцев в Африку и колониальная эксплуатация этой богатой части света, что недалеко уже то время, когда только в недоступных глубинных районах можно будет наблюдать жизнь коренного населения в первобытном состоянии.
Было время, когда львы настигали спасавшихся бегством антилоп у самого подножия Столовой горы. До массового истребления крупной дичи европейцами белые носороги водились во всей Южной Африке. Это подсказывало мне, что, чем быстрее пойдет разработка природных богатств материка, тем меньше времени останется у исследователя, поставившего перед собой задачу: открыть неведомую Африку при помощи кинокамеры, предоставить своим современникам возможность собственными глазами увидеть африканские условия жизни и познакомить с ними потомство.
Необходимо было преодолеть технические и климатические трудности и запечатлеть на пленке людей и зверей Африки в их природной среде. Я не хотел опоздать еще раз.
Осенью 1912 года я снова сошел на берег Либерии. Эту страну я выбрал потому, что во время экспедиций за карликовым бегемотом встретил там полную поддержку со стороны властей и сделал ряд этнографических наблюдений, которые мне теперь хотелось отобразить в фильме. Меня не интересовали сенсационные картины типа американских боевиков о диком Западе, в которых публике преподносится такая «действительность», какую можно увидеть только во сне. В то же время мне представлялось, что па первых порах я должен отказаться от съемки животных.
Меня сопровождали молодой художник Кай X. Небель и гамбургский кинооператор Георг Бюрли (их обоих уже нет в живых). Мы взяли с собой самое лучшее оборудование. Зная о всех трудностях съемки и проявления пленки, я не нашел времени, для того чтобы овладеть необходимыми техническими навыками. Небель и я целиком зависели от Бюрли.
Довольно скоро я решил перенести сферу наших операций из Либерии дальше на восток — в Того. Правда, к тому времени я уже не был так самоуверен, как при высадке в Монровии, ибо в девственных лесах Либерии приобрел весьма печальный опыт.
Материалы, видимо, не выдерживали тропической жары. Несколько негативов оказались испорченными еще до проявления, но куда больше огорчений доставил сам процесс проявления пленки. Температура с трудом охлажденной воды быстро поднималась, причем верхний слой нагревался быстрее, чем нижний. Грубо говоря, сверху все было запроявлено, а снизу — недопроявлено.
Все наши усилия добиться иных результатов были безуспешны. Пришлось ограничиться пробным проявлением нескольких кусков негативной пленки в обыкновенной ванне, а непроявленные негативы отправить в Европу.
В Того мы начали работать также на побережье. Сюжетов было полным-полно, с точки зрения кинематографии вся Африка представляла собой целину. Люди наперебой старались привлечь наше внимание к достопримечательностям страны. Мой друг барон Антон Коделли фон Фаренфельд пригласил всех членов экспедиции в Камину. Около 160 километров, отделявших нас от этого пункта, мы проехали по вновь построенной железной дороге, которая вела из Ломе в глубь страны. В Камине я заболел злокачественной амебной дизентерией.