Солнце поднялось выше и побороло туман. В ярком солнечном свете жирафы выглядели комичными и неправдоподобными. Телята, состоявшие, казалось, из одних ног, играли вокруг стада, галопом уносились в сторону, словно желая убежать от матерей, но на полном скаку тормозили, одновременно упираясь в землю всеми четырьмя копытами.
Рычание льва, раздавшееся вдалеке, напугало молодых животных, на мгновение они застыли на месте, а затем характерными для них прыжками бросились к матерям. Взрослые жирафы не боятся льва: он предпочитает находиться подальше от огромных копыт, способных одним ударом раздробить даже львиный череп. Несмышленых телят, прижавшихся к матерям, плотным кольцом окружили самцы.
Озираясь по сторонам, жирафы медленно перешли в рощу и укрылись под садовыми акациями. Они стояли совершенно неподвижно, настолько сливаясь со стволами деревьев, что только наметанный глаз охотника мог их различить.
Большой самец вытянул шею и уставился в одну сторону. Он уловил какой-то шорох, который донесся и до других животных. Как по команде, они повернули головы, а вслед за ними обернулся и наблюдатель, изучавший привычки жираф.
Этим наблюдателем был я.
Я еще не мог разглядеть, что именно встревожило животных, но заметил, что вожак успокоился. Его сородичи поняли, что им не угрожает опасность. Им нет, а мне?
Среди деревьев появились две исполинские серые тени. Два слона медленно и как бы в раздумье подошли почти вплотную к жирафам, стоявшим среди акаций. Правда, растения эти плохо защищали от солнечных лучей, но, найдя хоть такое убежище, слоны остановились. Их серые тела сливались с акациями так же, как и более светлая шкура жираф. Слоны и жирафы, умеющие, как никакие другие животные, часами стоять неподвижно, охотно бывают вместе. Жирафы обладают отличным зрением, слоны же значительно превосходят их обонянием. Они дополняют друг друга.
Жирафы обмахивались длинными хвостами; слоны, чтобы прогнать мух, хлопали ушами. Животные чувствовали себя в безопасности: я слышал урчание в желудках толстокожих, а оно немедленно прекращается, как только слон почует опасность и, чтобы разобраться в ней, начнет двигать огромными ушами. Один из самцов принялся шаркать передними ногами, чтобы размельчить сухую землю до пыли. Ею он посыпал себе спину, пытаясь таким образом освободиться от надоедливых паразитов типа клещей.
Этот слон был не очень высок (около 3,2 метра), так что стоявшие рядом жирафы смотрели на него сверху вниз, но отличался необыкновенно массивным и могучим телосложением.
В бинокль мне удалось рассмотреть его длинные, толстые бивни. Когда колосс двигался, они бороздили почву. Такие бивни могли быть только у старейшего слона Африки — Селемани.
Второго, значительно более молодого самца знали как постоянного спутника Селемани. Слоны без устали работали хоботами, чтобы избавиться от своих мучителей — бобовидных насекомых длиной около четырех сантиметров, которые глубоко всасываются в их толстую кожу. К каким только ухищрениям я не прибегал, чтобы снять паразитов со шкур застреленных мной слонов в неповрежденном виде, а затем заспиртовать!
Солнце уже высоко поднялось, а жирафы и слоны все не сходили с места. Селемани положил могучие бивни на шею младшего спутника, который помогал древнему богатырю нести бремя старости.
— Посмотри, господин, вон Селемани со своим рабом! — прошептал мой егерь, бесшумно усевшись рядом.
За несколько лет, прошедших со встречи с Селемани на Руахе, Лонгома безусловно не забыл пережитое нами вместе приключение. Ему уже давно следовало бы приготовить ружье для охоты иа слонов и подсказать мне, что Селемани и его спутник не будут долго стоять рядом с жирафами в тени акаций. Хотя Селемани и стал старше, он, конечно, не утратил своей осмотрительности.
В те дни я собирался навеки распрощаться с охотой на слонов и вскоре действительно осуществил это намерение. Казалось, мне могло бы доставить особое удовлетворение закончить карьеру охотника на крупную дичь смертельным выстрелом в царя слонов.
Но я этого не хотел.
— Пусть Селемани живет, Лонгома, — сказал я егерю, не соблюдая особой осторожности. Он положил мне руку на плечо и указал на рощу акаций.
Селемани снял голову со спины своего капела[47] и затряс ею так, что уши его стали с шумом биться о туловище. Затем зевнул, загнув назад хобот. Жирафы, вытянув шеи к кронам акаций, принялись пастись.
Размахивая хоботом, Селемани нюхал воздух во всех направлениях. Затем младший спутник придвинулся к нему и оба они исчезли в зарослях.
— Бвана, — заговорил Лонгома несколько часов спустя на привале, — знаешь ли ты, как Селемани в первый раз был ранен белым человеком?
Я, разумеется, знал и эту историю о царе слонов. В то время всякий, кто, приехав в Восточную Африку, оказывался гостем у костра охотника, мог быть уверен, что услышит рассказ о Селемани. Но мне было известно, до какой степени Селемани волнует фантазию охотников и с какой готовностью рассказывает Лонгома подобные истории. Поэтому я поддержал разговор.
— Да, господин, это случилось много, много лет назад. Тебя еще не было среди нас, а я жил в краале своего отца и был совсем маленьким, — начал Лонгома, усевшись на корточки возле огня.
Когда Селемани был слоненком и бродил с матерью по лесам и степям, жизнь толстокожих протекала довольно мирно. Белый человек с ружьем еще не проник в места, где обитали слоны.
Правда, коренные жители устраивали ловушки, но при известных предосторожностях их было нетрудно избежать. Лишь в конце сухого сезона, когда высокая трава засыхала, положение слонов становилось более опасным: тогда стадо иногда оказывалось в окружении пламени. Огонь ослеплял, дым душил сбившихся в кучу животных. Они обращались в бегство, падали в вырытые ямы или становились жертвами длинных тяжелых копий. Бывало, что после такого происшествия от стада оставалась половина. Уцелевшие животные снова собирались вместе и на следующий год еще до наступления сухого сезона уходили в леса или на болотистые равнины, где можно было не опасаться огненной бури. Опыт делает умнее не только людей, но и животных.
Возможно, еще в детстве, когда спина Селемани была покрыта красно-коричневым пушком, он пережил подобную опасность и только сообразительность матери спасла его.
О Селемани было известно, что он ненавидит огонь. Не раз, завидев ночью костер, он кидался на собравшихся вокруг, ничего не подозревавших людей. Стадо следовало за ним и завершало уничтожение. В то время Селемани был лет на сто моложе, но уже ходил во главе самого большого стада. Восьмидесятифунтовые бивни служили вожаку испытанным боевым оружием.
Люди в деревнях, лишавшиеся из-за слонов урожая, не могли причинить им вреда. Эти двуногие не имели оружия. Они только поднимали громкий крик, когда к ним приближалось стадо, а если нападение предпринималось ночью, то иногда бросали в слонов горящими головешками. Но чаще всего африканцы не мешали толстокожим вырывать и втаптывать в землю стволы бананов, выкапывать бивнями земляные орехи и бататы и, довольно похрюкивая, хоботами отправлять их в рот.
Однажды Селемани во главе таких же сильных и смелых сверстников ворвался в крааль, жители которого только что закончили приготовления к празднику урожая. Масаи и бавемба и сейчас ухмыляются, когда охотники рассказывают об этой выходке Селемани.
В одной из хижин стояли глиняные горшки, наполненные до краев пембе[48]. Его должны были пить вечером во время танцев. Легендарный слон, никем не замеченный, подошел к хижине посмотреть, нет ли там чего-либо съестного. Ее обитатели бежали, когда слон лишил их крыши над головой и опустил хобот в горшок с пивом.
Селем1ани сделал пробный глоток, затем еще один побольше, пиво, очевидно, пришлось ему по душе, он смял травяную стенку хижины и, войдя во вкус, стал вливать в себя алкогольный напиток.
От удовольствия слон отряхивался так, что уши его хлопали по голове. Затем он затрубил, да так громко, что слоны решили, что их вожаку угрожает смертельная опасность. Одни обратились в бегство, другие поспешили на помощь испытанному в боях богатырю, тщательно обнюхивая воздух. Пива им не досталось. Селемани успел осушить все горшки и во главе своей свиты, покачиваясь, исчез в зарослях.