— Видите вы там двух пасущихся карликовых антилоп? — спросил окружной начальник, указывая на возвышенность, покрытую густой растительностью. — Я побился об заклад с сэром Чарльзом, что Вам ничего не стоит пристрелить одну из них. Как вы думаете, справитесь?
Я этого не думал, но ничего не сказал, а стал целиться в антилоп, казавшихся точками. Антилопы спокойно паслись, причем одна находилась метров на пять выше другой. Предосторожности ради я лег на пол, чтобы иметь хороший упор, и выстрелил. Пуля попала в животное, оно подскочило, а затем упало на землю в предсмертных судорогах. Посыпались поздравления, я выслушал их молча. Дело в том, что целился я в одну антилопу, а попал в другую.
В поселке Умфолози я определился как охотник за крупной дичью, но если вдуматься как следует, то и превращение Шомбурка в ловца зверей подготовлялось тоже там.
Мы жили в доме, построенном из неотесанного камня и обнесенном высокой каменной стеной. Во дворе я завел не только змей, но и небольшой зверинец. Всякий настоящий охотник любит животных, ему хочется не убивать их, а ухаживать за ними; терпеливо пытается он приручить диких зверей. Так во всяком случае было со мною, и такую же склонность я замечал у некоторых знаменитых охотников за слонами, с которыми потом встречался.
В то время я часто задавал себе вопрос: как дошел человек до мысли о приручении животных? Сидя по вечерам у дверей нашего дома и вглядываясь в далекие просторы любимого ландшафта, я воображал себя первобытным охотником, вооруженным каменным топором. В этих мечтах убежищем мне служила мрачная пещера I де-то в глубине, дебрей, в сердце закрадывался страх перед ночной темью и одиночеством. Мне и в самом деле пришлось испытать этот ужас, но гораздо позже, когда я совершал путешествие по африканскому материку. У первобытных людей к этому чувству примешивалась, вероятно, еще и боязнь злых духов.
Быть может, тогдашний немврод[11] однажды встретил на охоте и принес детям отбившегося от матери волчонка, который увязался за ним, не обращая внимания ни на пугающий шелест деревьев, ни на полный призраков мрак. Уверенность волчонка могла передаться человеку, он избавился от страха и с нежностью погладил прильнувшую к его руке мордочку маленького зверька. Не так ли волк превратился в домашнее животное, в верного друга человека, который сопровождал хозяина на охоту, предупреждал о приближении врагов и защищал его пещеру?
Примечательно, что африканцы уделяли приручению животных Меньше внимания, чем такие народы древней культуры, как индийцы или китайцы, которые уже многие столетия назад использовали бакланов для рыбной ловли. Мне известно лишь несколько попыток приручения слонов коренными жителями Африки, причем не всегда успешных, хотя еще карфагеняне, а вслед за ними и древние римляне применяли африканских слонов в качестве своего рода танков.
Азиатский слон, далеко не такой сильный, как его африканский собрат, был приручен еще в незапамятные времена и принадлежит к числу самых верных и трудолюбивых друзей человека. Даже маленький ребенок может управлять добродушным великаном, который любит своего господина и становится как бы членом его семьи. Он отказывает хозяину в помощи только в минуту опасности, чем отличается от собаки. Как известно читателям других моих книг, защищая меня, маленькая Бобси дала льву растерзать себя. Африканцы никогда не пытались использовать слона в качестве рабочей силы; в их глазах этот гигант девственного леса, как и другие животные, всегда лишь ньяма — мясо.
Немногие знают, что в Африке, как, впрочем, и в Индии, обезьяну порой используют для работы по хозяйству. Обвязанная веревкой, она влезает на высокие кокосовые пальмы и обрывает с раскачиваемых ветром крон тяжелые плоды, почти не досягаемые для человека. Хозяин животного стоит внизу и, дергая за веревку, дает сигнал, по которому обезьяна сбрасывает орехи вниз. В деревушках, затерянных среди девственного леса, я не раз наблюдал самку шимпанзе в роли няньки (зрелище это особенно курьезно, когда обезьяна не замечает, что за ней следят). Ей африканка может спокойно доверить своего младенца; умное верное животное скорее погибнет, чем бросит человеческое дитя на произвол судьбы.
Индийская пословица гласит: «Собаки иногда кусаются, гепарды — никогда». Необыкновенно быстро и легко бегающего длинноногого гепарда используют при охоте на антилоп. Индийская мангуста — смертельный враг ядовитых змей. Этим она завоевала себе право жить среди людей; не менее охотно держат в жилищах ее африканских родичей — кузимане или сурикабе, уничтожающих всякого рода нечисть. Из числа пресмыкающихся испытанным мухоловом зарекомендовал себя хамелеон, а маленький веселый геккон, также истребляющий насекомых, всюду и всегда желанный гость; он, однако, не очень уверенно лазит по потолку и, случается, падает в миску с супом.
Насколько тесной бывает дружба человека с животным, может понять только тот, кто целыми днями и неделями пробирался сквозь дебри в сопровождении одного лишь верного четвероногого. Лучшим из друзей, каких я приобрел в первые годы жизни в Африке, был жеребец Иегорум. Никогда не забуду, как он погиб.
Мы выехали на облаву. Лошадь показалась мне ленивой, но это меня не встревожило, ибо я знал, что у Иегорума, как у человека, бывают разные настроения.
На обратном пути его поведение смутило меня. Иегорума буквально невозможно было сдвинуть с места. А если я давал ему шпоры, чего вообще-то старался избегать, он ненадолго пускался рысью, а затем, понурив голову, снова переходил на шаг.
Я спросил совета у окружного начальника. Он был большим любителем лошадей, вырос в Натале и хорошо знал, какие опасности таит в себе этот край для людей и животных.
— «Синий язык», — сказал он, — надежды нет.
Это было самое опасное заболевание лошадей в этой стране. Язык распухал, синел, становился все толще и бесформеннее, пока бедное животное не задыхалось. В редких случаях удачный надрез, сделанный острым ножом в задней части языка, прекращал дальнейшее вздутие и спасал животное. Не попробовать ли и нам?
Окружной начальник схватился за нож, я кивнул ему головой в знак согласия. Животное встрепенулось, но операции не противилось. Мы влили Иегоруму в глотку коньяку, чтобы подкрепить сердце… Все напрасно… Под утро Иегорум скончался.
В 1896 году чума рогатого скота перекинулась из Центральной Африки в страну зулусов. Жертвами этой ужасной эпизоотии стали огромные стада буйволов. В Южную Африку, где местами погибло до 90 процентов всего поголовья скота, был вызван Роберт Кох, открывший возбудителей туберкулеза и ряда других болезней. Не будет преувеличением сказать, что благодаря немецкому исследователю, делавшему домашним животным противочумные прививки, в этой стране сохранилось животноводство, а население было спасено от полной нищеты.
Но среди диких животных болезнь свирепствовала с такой силой, что даже несколько лет спустя на песчаных берегах Уайт-Умфолози валялось несчетное множество скелетов буйволов. Мучимые жаждой, животные из последних сил тащились к реке и здесь подыхали. Местные жители рассказывали, что во время эпизоотии гиены и коршуны разъелись настолько, что не могли сдвинуться с места даже при виде людей, которых обычно боялись.
После ужасного бедствия поголовье крупной дичи еще не достигло прежнего уровня, поэтому охота на буйволов была запрещена. Хотя здесь не место для охотничьих рассказов — моим читателям они известны из «Пульса дебрей», — мне все же хочется вспомнить об одном эпизоде, свидетельствующем о том, как мало я был тогда знаком с охотой на крупную дичь.
В сухой сезон 1900 года я получил недельный отпуск к разрешение охотиться на крупную дичь и отправился в заросли с двумя зулусами. Один из них — егерь — следовал примерно в 5 метрах за мной по узкой тропе, проложенной через густой кустарник. Второй шел впереди. Мысли мои были чем-то отвлечены, как вдруг я услышал крики: «Ньяти! Ньяти!» (слово «ньяти» было мне незнакомо) — и увидел, как мимо меня опрометью промчался проводник. В тот же миг появился могучий буйвол, наклонивший рогатую голову для атаки.