Англичане отнеслись к сватовству африканского монарха пренебрежительно, и «жених» попросту не получил ответа. Вне себя от гнева и унижения, Федор приказал заковать в цепи английского консула и выслать из Эфиопии всех иностранцев. Англичанам только того и надо было. Сорокатысячная карательная экспедиция под командованием генерала сэра Роберта Нэпира двинулась на завоевание истоков Голубого Нила.
Федор стойко сопротивлялся, но, не поддержанный народом, который он восстановил против себя своими безумствами, вынужден был отступить в горную крепость Магдала. Под ураганным артиллерийским огнем англичан император приказал всем, кому не хватает мужества, покинуть крепость, а сам с ближайшими родственниками и наиболее преданными придворными остался в Магдалу. Видя, что дальнейшее сопротивление невозможно, Федор послал осаждавшим крепость англичанам тысячу волов, чтобы они могли отпраздновать победу, а сам застрелился.
Перед смертью император написал письмо английскому главнокомандующему. Вот заключительные строки этого письма, до сих пор хранящегося в британских архивах:
«Все зло, которое я причинил моему народу, пусть господь обратит в добро. Я хотел с божьей помощью завоевать весь мир и решил умереть, если не сумею достичь этой цели».
После смерти Федора, как это часто случается, от-ношение к нему совершенно изменилось: благодаря своему мужественному поступку он вернул утраченную популярность и доверие народа. В роковой крепости родилась и полетела по Эфиопии песнь славы и отмщения: «Там, в Магдале, раздался крик. Умер лев, для которого позором было бы пасть от руки человека…»
До сих пор неизвестны причины, заставившие Нэпира, которому было присвоено звание лорда Магдалы, уйти из Эфиопии. Правда, английский полководец увел войска, уверенный, что возвратится при первом удоб-ном случае, который так и не представился. Император Менелик II, занявший трон Федора, несколько лег спустя, в битве под Адуа, преподал такой урок итальянским захватчикам, что надолго отбил у европейских колонизаторов охоту покушаться на свободу Эфиопии.
Рассказ пана Беганека об императоре Федоре был единственным интересным эпизодом за все время наше-|о двухдневного заточения. Когда закончилась эта печальная повесть, мы вновь погрузились в уныние. Так и прошли эти два кошмарных, дождливых дня.
Но на третий — все изменилось. Впервые после нашего приезда в Эфиопию нас с утра разбудило солнце. Если вы не бывали в Эфиопии в период «больших дождей», вы не сможете себе представить, какая это огромная радость — проснувшись, не услышать стука дождя по стеклам, а вместо этого почувствовать тепло солнечных лучей.
С наступлением хорошей погоды произошло еще одно, не менее радостное событие: мосье Бернар привез к нам в отель пропавшего Кассу Амануэля, который приветствовал нас с самым невинным видом, не обращая никакого внимания на укоризненные взгляды.
— Не сердитесь на меня, господа, — сказал он весело. — Я не забыл свои обещания, просто было очень много дел. Зато сегодня у меня есть такое предложение, которое искупит мое двухдневное отсутствие.
При этом он так загадочно и многообещающе улыбнулся, что меня охватило приятное волнение.
— Я знаю, в чем дело, — догадался пан Беганек. — Вы хотите пригласить нас к себе на сырое мясо. Я не согласен.
Но ато Касса лишь покачал головой и заговорщически поглядел на француза. Ему явно хотелось, чтобы суть его предложения изложил мосье Бернар, который был с нами лучше знаком.
Когда же мосье Бернар рассказал о проекте Кассы Амануэля, я даже присвистнул от изумления, а у пана Беганека на нервной почве выступили красные пятна. Это было великолепно! Ничего лучшего нельзя было придумать. Так вот, по поручению своего банка Касса Амануэль собирался съездить на несколько дней в Харэр, столицу провинции, славящейся кофейными плантациями, не говоря уже о других достопримечательностях. Зная, что мы мечтаем увидеть как можно больше интересного, наш друг предложил нам сопровождать его в этой поездке. Относилось это, конечно, только ко мне и пану Беганеку, потому что у Павла и мосье Бернара были дела в Аддис-Абебе.
Мы с тревогой посмотрели на Павла. Что скажет наш деспотичный шеф?
В первый момент Бвана Кубва опешил и покраснел, как свекла. Подумать только — вдруг, ни с того, ни с сего, все переворачивается вверх ногами: он остается, а мы едем! С этим нелегко примириться! Павел задумался так глубоко, что на лбу его выступили жилы. Наконец, он с трудом промолвил: