В нашем вагоне было тихо, чинно и почти пусто. Вагон же третьего класса, переполненный до отказа, буквально сотрясался от шума и толчеи. В нем ехали одни только эфиопы: бородатые мужчины в фетровых шляпах и шаммах, женщины в накинутых поверх белых платьев традиционных шалях, множество стариков и детей. Это были главным образом крестьяне, севшие в поезд на первых станциях после Аддис-Абебы. Мы так решили потому, что весь коридор и проходы между скамьями были завалены огромными тюками и корзинами, выглядевшими по-деревенски, а в одном купе я даже заметил под лавкой двух притаившихся коз. Все громко разговаривали, кричали, смеялись, а из дальнего конца вагона доносилась музыка. Когда мы вошли, в лицо нам ударила волна плотного, спертого воздуха, пропитанного странным и не слишком приятным запахом. Пан Беганек сразу нашел этому объяснение. Он сказал, что источник запаха — прогоркшее масло, которым эфиопские крестьяне смазывают себе волосы для защиты от солнца. Я же был иного мнения. По-моему, эта вонь происходила от законспирированных коз, наверняка в вагоне их было не две, а гораздо больше.
Наше вторжение в вагон третьего класса пассажиры встретили настороженно. Как только мы вошли, шум, разговоры, смех, крики — все сразу оборвалось, и в нас впилась сотня подозрительных глаз. Казалось, даже коты смотрят на нас из-под лавок. Так вот как относятся к иностранцам пассажиры третьего класса! Видно, Касса Амануэль — не единственный эфиоп, которого раздражают привилегированные ференджи.
Несколько секунд мы стояли, как пригвожденные к позорному столбу. Потом, не сговариваясь, одновременно повернули назад и быстро отступили в свой вагон.
Такой прием показался нам незаслуженным и обидным, потому что мы с большой симпатией относились к Эфиопии и эфиопам. Высказывания же пана Беганека в минуты раздражения о том, что в Судане нам было гораздо лучше, не имеют ровно никакого значения.
Касса Амануэль не удивился нашему быстрому возвращению. Мне даже показалось, что по его губам скользнула легкая усмешка. В ответ на жалобы он попытался нас утешить тем, что настороженность пассажиров третьего класса, безусловно, не относилась к нам лично. По его словам, эфиопские крестьяне очень редко сталкиваются с европейцами и любой белый человек ассоциируется в их сознании с войной, оккупацией и другими бедами, причиненными на протяжении нескольких последних столетий европейцами.
Все это звучало очень убедительно, но нашего настроения не улучшило. Чтобы развеять неприятный осадок, пан Беганек стал рассказывать Кассе Амануэлю о своих дружеских отношениях с семейством Махди и о том, как его любило местное население в Судане и Египте. А я в это время стоял у окна, прижав нос к стеклу, и грустно размышлял о сложных отношениях между людьми на земле.
Между тем пейзаж за окнами менялся на глазах. На голой каменистой почве стали изредка попадаться деревца и кое-какая зелень, плоская равнина местами взгорбилась холмами. Затем деревьев, вначале единичных, стало больше, и, наконец, поднялась сплошная черная стена леса. Теперь уже мы видели только зеленые холмы, поросшие низкими, густо переплетавшимися деревьями.
По земле неслись вздувшиеся потоки ржаво-коричневой воды, смешанной с землей, — дождь лил не переставая.
Касса Амануэль сказал, что в этом лесу очень много разных зверей, в том числе газелей и лисиц, после чего пан Беганек сразу же увидел своим соколиным взором скрывшееся в чаще леса стадо газелей. Он даже точно подсчитал их число: три крупных животных и четыре поменьше. Спустя некоторое время он заметил двух рыжих лисиц, а потом ему показалось, что между деревьями мелькнула пятнистая шея жирафа. Но в этом он не был вполне уверен. Поскольку я ничего такого не видел, пан Беганек подсмеивался надо мной, говоря, что для журналиста у меня не слишком острый глаз. При лом он держался так уверенно, что я до сих пор не знаю, как в действительности обстояло дело с этими таинственными зверями и в чем тут секрет: мое ли зрение оказалось слабее, чем у пана Беганека, или его фантазия — богаче…
В шесть часов вечера — в двенадцать по эфиопскому времени — мы прибыли на станцию Аваш, где нам предстояло заночевать. От всех других поездов на свете поезд Аддис-Абеба — Джибути отличается одной интересной особенностью: он двигается только днем, а ночью отдыхает, как человек. Почему это так, не мог объяснить даже Касса Амануэль. Может быть, французская железнодорожная прислуга все еще опасается ночных нападений итту и данакиль?
Залитая потоками дождя станция Аваш имела чрезвычайно жалкий вид: несколько маленьких деревянных едва освещенных строений, а вокруг — отвратительная хлюпающая грязь и кромешная тьма.