Выйдя из вагона, мы прежде всего пошли перекусить в буфет. Он оказался довольно скверным, но ужин нам подали сносный: жаркое из говядины с макаронами и сырые бананы на десерт. Молниеносно управившись с жарким, пан Беганек заявил, что после соуса вот любое европейское блюдо кажется ему пресным и безвкусным. Зато бананы понравились всем. Они в Эфиопии очень мелкие, не больше пальца, но кто их не пробовал, тот не знает, что такое настоящие бананы.
Соседи по купе — француз с усиками и швед-полковник — тоже ужинали в буфете, но за другим столиком. Они то и дело поглядывали в нашу сторону, и мне казалось, что разговор у них идет исключительно о нас.
После ужина буфетчик вручил всем ключи от Спальных комнат. Пассажиров третьего класса не было видно. Когда я поинтересовался, где они проведут ночь, Касса Амануэль коротко и с явной неохотой объяснил, что только немногочисленные пассажиры первого и второго классов обеспечиваются комнатами для ночлега, тогда как пассажиры третьего класса — а их гораздо больше — вынуждены спать в вагонах. Я вспомнил тесный, душный вагон третьего класса, и мне стало не по себе. Становилась понятна неприязнь эфиопских крестьян к привилегированным ференджам. Мне даже пришло в голову, что Касса Амануэль не пошел с на ми в вагон третьего класса, просто не желая показываться своим соотечественникам в обществе европейцев. В двухместной спальной комнате, где мы ночевали вместе с паном Беганеком, было душно и очень сыро. I Я сразу почувствовал приближение приступа астмы, — хорошо, что у меня остался еще один флакон проастмина, который удалось спасти в Хартуме от легкомысленной щедрости пана Беганека. Проглотив сразу две таблетки, я начал готовиться ко сну. Но, как оказав лось, зря. Сквозь шум дождя вдруг послышался протяжный жуткий вой, похожий на сатанинский смех. Сомнений быть не могло: гиены! Я сам читал в одной из книг об Эфиопии, что в окрестностях Аваша бродяг целые стаи этих неприятных животных. Мы уселись на своих кроватях и стали напряженно вглядываться а черный прямоугольник окна.
— Что же теперь будет? — спросил пап Беганек.
— Как это: что? Будем спать, — мне не хотелось придавать особого значения лаю.
— Но… да… В принципе вы совершенно правы, но…
Под влиянием какого-то импульса пан Беганек вдруг вскочил, подбежал к окну, распахнул его и, не обращая внимания на дождь, высунулся в темноту.
— Пан Альбии, что вы делаете?
Референт осторожно закрыл окно и обернулся ко мне. Несмотря на серьезное, даже озабоченное выражение лица, он выглядел презабавно в своей длинной белой ночной рубашке.
— Совсем низкий первый этаж, черт меня побери! — сердито проворчал он. — Могли бы более серьезно отнестись к безопасности пассажиров. Как вы думаете, пан редактор, гиена может пробить стекло?
— Паи Альбин, я вас не узнаю! — рассердился я. В Аддис-Абебе вы сохли от тоски по гиенам, а теперь боитесь?
Укротитель леопардов пожал плечами и недовольно поморщился:
— Я боюсь гиен?! Вы с ума сошли! Просто я спрашиваю, потому что… люблю все знать.
Потом мы пытались заснуть, но ничего не получалось. Я страдал от духоты, а референту мешал вой гиен.
Чтобы немного переключиться, я стал рассказывать моему другу разные интересные истории об астме. Эта болезнь, в сущности, очень забавна: у человека вдруг возникает повышенная чувствительность — аллергия — к какому-либо предмету или атмосферному явлению, и при каждом соприкосновении с ними он начинает задыхаться. Аллергия может быть самой различной. Один не переносит запаха кошки, другой — перьев в подушке. Третий — избыток влаги в воздухе, а четвертый и вовсе не знает, отчего ему становится плохо. Например, я. Я страдаю астмой уже двадцать лет, время от времени меня мучают приступы удушья, а отчего — не знаю.
Пана Беганека, всегда проявлявшего повышенный интерес к медицинским проблемам, очень взволновал мой рассказ. Ему было непонятно, как это интеллигентный человек, журналист, за двадцать лет не сумел обнаружить причину своей болезни. И он решил прийти мне на помощь, высказав множество различных предположений насчет того, на что у меня может быть аллергия. Референт приставал ко мне с этим добрых полчаса и чуть не замучил насмерть.
Между тем таблетки проастмина начали действовать, мучительный спазм в бронхах постепенно проходил, я все больше погружался в приятное оцепенение, болтовня пана Беганека перестала доходить до сознания, и, не заметив, как и когда, я сладко заснул.