В последний час путешествия пейзаж резко изменился. Автобус выехал наконец из пустынной долины и, перевалив через довольно высокие холмы, помчался вдоль возделанных полей. По обеим сторонам дороги проплывали плантации, фруктовые сады и прекрасные рощи, расположившиеся на склонах гор. Касса Амануэль объяснил, что мы находимся в наиболее плодородной части провинции Харэр — основной житнице Эфиопии. К сожалению, атмосферные условия не давали возможности толком все рассмотреть. Дождь, правда, прекратился, но над полями висел такой густой туман, что трудно было отличить кофейную плантацию от хлопковой. Только апельсиновые рощи с желтыми шарами плодов, светившимися сквозь туман, как фонарики на рождественской елке, ни с чем нельзя спутать.
Было уже далеко за полдень, когда Касса-водитель прокричал Кассе-кондуктору, что виден Харэр.
Харэр, когда на него смотришь издали, выглядит изумительно. Город окружен высокими красными стенами с грозными башнями и сводчатыми воротами. Из-за стен хорошо видны устремленные ввысь стройные белые башенки минаретов. Постепенно возникающий из тумана город кажется волшебным. Настоящий Багдад Гаруна аль-Рашида из «Сказок 1001 ночи».
Автобус остановился перед одними из пяти городских ворот. Дальше предстояло идти пешком, потому и что средневековые ворота не приспособлены для современного транспорта.
В город мы вошли не сразу — у ворот скопилось множество караванов ослов и верблюдов. Протолкаться сквозь пеструю толпу сомалийцев, данакиль и галла было не так-то просто. Шум стоял невообразимый. Гортанные выкрики погонщиков, кашель верблюдов и рев ослов сливались в какую-то сплошную какофонию, от которой лопались барабанные перепонки.
Здесь же собралось больше десятка нищих-прокаженных, встреча с которыми была для пас тяжелым испытанием. Одни из них грозили нам руками без пальцев, другие строили гримасы, искажавшие и без того изуродованные болезнью лица. Стук деревянных колотушек, при помощи которых эти несчастные оповещали о своей беде, мрачным аккомпанементом сопровождал оглушительный шум толпы.
Наконец мы пробились через «адские врата» и вошли в город. Здесь он был еще более похож на город из «Сказок 1001 ночи».
Харэр — очень старый город с ярко выраженным арабским колоритом. По его узким, крутым и немощеным улицам приходилось пробираться чуть ли не гуськом. Впереди величественно шествовал верблюд, который время от времени терся спиной о глухие стены домов, чтобы отогнать докучливых насекомых.
Домики, в основном сложенные из той же красноватой глины, что и городская стена, тесно лепились друг к другу. Улочки были до такой степени забиты различными ларьками, лавочками и палатками, что весь город выглядел как один большой арабский базар. Движение транспорта внутри городских стен почти невозможно-слишком узки улицы. Зато повсюду снует множество навьюченных ослов, с трудом прокладывающих себе путь в шумной и яркой толпе людей.
Большую часть прохожих составляли женщины. У нас создалось впечатление, что это в основном домашние хозяйки, воспользовавшиеся кратковременным прекращением дождя, чтобы сходить в город за покупками. Почти все они несли большие мешки из разноцветной кожи, набитые различной провизией.
Харэрские женщины произвели на нас сильное впечатление. Они решительно отличались от других африканских женщин. Их внешний вид и манера поведения совсем не говорили о смирении, которое так присуще жительницам Востока и Юга. Весь их облик выражал гордость, энергию и чувство собственного достоинства. Одеты они были ярко и со вкусом, а многие лица поражали классически правильными чертами.
Харэрские красавицы очаровали пана Беганека. Референт то и дело дергал меня за рукав и чуть не в полный голос выражал свой восторг:
— Вы только посмотрите! О боже, что за красотка! Теперь я понимаю беднягу Лидж Ияссу, парень просто не мог здесь не влюбиться!
Видели бы вы, как мой друг улыбался и строил глазки проходившим мимо женщинам!
Все это было необыкновенно забавно, но, к сожалению, не безопасно, потому что по улицам кроме харэрских женщин ходили и мужчины, причем последние отнюдь не производили впечатление людей, слишком горячо любящих белых ференджей. Взгляды, которые они бросали на нас, и в особенности на моего экспансивного друга, были далеко не благожелательными.