Выбрать главу

— Терентий, изобрази лебедей — не ошибешься. Штучек шесть, а на бережку, дамочку в трикотаже хорошего покроя.

— Вася, я же этот... абстракционист. Вот ежели зеленую корову с красными рогами...

Стали пробовать на бумаге. У меня получилась вроде бы овца, у Васи — овцебык.

— Вася, помнишь картину на выставке?

— А как же, век не забуду.

— Господи, ниспошли экспрессию, — простонал я и обмакнул кисть в ведро с краской.

Через полчаса все было готово. Вася молчал, а я тем более.

Посреди холста краснели пять безразмерных кус­ков. Вокруг них извивались широкие, вроде пожар­ных шлангов, зеленые жирные ленты. Вася, уставился в холст, как в телевизор.

— Хотя бы в уголке голубку нарисовал для куль­туры.

— Вася, давай название. Вася выкатил на живопись глаза:

— «Зеленые внутренности».

— Грубо.

— «Мясо в траве».

— Неделикатно. Вот слушай: «Космически-неземная любовь...»

   — «...как она есть», — добавил Вася.

Мы прибили холст на широкую золотую раму и почтительно отступили, как перед швейцаром.

— А неплохо, — разом сказали мы.

На следующий день мы озирались в квартире Марианны. Рассказать о квартире не могу — не хватает высшего образования.

Наша картина стояла на рогульке, а мы с Васей сидели на подушках, вделанных в детские стульчики. Нам дали по журнальчику: мне про женские купаль­ники, а Васе — на арабском языке.

Марианна с теми же подругами — Мэри и Гертой — грациозно перестали дышать у нашего полотна.

Мы с Васей переглянулись и в душе покраснели.

— Есть ли у нее название? — шепотом спросила Марианна.

— А как же! «Беспросветно-косметическая любовь как она есть», — быстренько ввернул Вася.

Я бульдогом взглянул на него.

— О-о-о! — застонали дамочки и бросились на меня.

Я подставил грудь, на которой они и повисли. Ма­рианна вопросила потусторонним голосом:

— Теря! Это последнее слово абстракционизма?

— Да, это мое первое и последнее слово.

Вася, как услышал «Теря», затрясся вместе со стульчиком.

Я пальцами впился ему в последний позвонок, и Вася изобразил на лице мысль.

— Прошу на коктейль, — изогнула ручку Ма­рианна,

— На компот? — переспросил Вася.

Мы прошли в другую комнату к длинному столу у стенки без единого стула. Переминаясь, как в очере­ди, мы взяли в зубы по соломинке. Вася стал давить­ся, и его бокал покрылся цветными пузырями. А мне Марианна предложила допить коктейль на тахте в го­стиной.

Мы оказались в уголке под вроде бы кактусом. Ее глаза светились полумраком. Я понял, что это любовь, и тоже засветился.

Очнулись мы от пещерного голоса Васи, который прошибал капитальную стенку:

— Половина Эрмитажа принадлежит малярной кисти Тери!

Я рванулся к Васе. Он стоял между Мэри и Гер­той. В одной руке у него трепыхалась рюмочка с ли­монадом, в другой сиял фужер с компотом, то есть с коктейлем.

Дамочки взахлеб спрашивали Васю:

— Василь, как сейчас модно отделывать квар­тиры?

— Сейчас модно оклеивать стены дубленками.

Я деликатно извинился за его сельскохозяйственное поведение.

Заявив, что нас ждет пара натурщиков, я выволок Васю.

С этого все и началось. Я всегда был интересен в смысле развития. Ажурно говоря, моя грудная клет­ка ходуном трепетала перед женщинами и культурной жизнью. В Марианне было как то, так и другое. Коро­че, полюбил я ее несовременной любовью. Как сказал Вася, всеми жабрами души. Еще короче — с получки женился на ней.

Свадьба была на уровне. Вася фужерами пил до­рогой компот и всем по секрету сообщал, что я опу­стившийся сын Левитана. Затем он сделал предложе­ние Мэри с Гертой и расплакался.

И вот началась моя семейная жизнь. Для начала Марианна отрастила мне рыжую бородку и купила фуфайку с бечевкой.

Потом выгнала Васю как заурядного. По вечерам нас видели везде. Мы делали зубастую улыбку извест­ному артисту, пили коктейли у неизвестного писателя, на нас бросались экспонаты собачьей выставки, и гар­деробщик «Метрополя» испуганно принимал мою бе­чевку.

Есть мы не ели. Пожуем стоя бутербродов, а пе­ред сном кофейку, Марианна вырабатывала западно­европейскую фигуру.

Родился у нас сын по имени Меркурий. Отправили мы его куда-то к родственникам, а сами потопали на выставку не то керамики, не то ботаники.

По пятницам мы принимали гостей. Я сидел в фу­файке и бороде, теребил на своем стане бечевку и спрашивал, что новенького в искусстве. Стареньким мы не интересовались.