Я записал.
С этого момента моя жизнь изменилась. Я купил великолепную папку, килограммов на тридцать чистой бумаги, и каждый вечер усаживался в Публичке рядом с Вадимом. Чем больше я писал, тем больше появлялось материала. Он обладал свойством цепляться за все, что находилось поблизости. От велосипеда я как-то перешел к колесу, от колеса к спице, от спицы к вязанию, от вязания к положению женщины в древнем Вавилоне. Диссертация, как пылесос, засасывала все, что полегче. Я не был уверен, что не вмещу всю цивилизацию. За вечер пачка книг перерабатывалась мною в страниц пятьдесят диссертации. Папка стремительно набухала и обещала быть тем горшочком из сказки, который, начав варить манную кашу, уже не мог остановиться.
— Будешь защищать докторскую, — утешил Вадим.
На улице я не мог пропустить ни одного велосипеда, и меня стали принимать за работника ГАИ. Именно на улице зародилась новая глава «Что такое ниппель».
Изменилась и моя внешность. Лоб что-то перекосило. Я перестал говорить глупости вслух и начал пить «Боржоми». Мой взгляд так крепко вцеплялся в переносицу собеседника, что у того к ней сбегались глаза. Я научился слегка приволакивать правую ногу, что придало моей личности некоторую индивидуальность.
Во мне появился философский подход к явлениям, который удивлял своей глубиной. Если у соседа текла крыша, я не волновался, так как все течет, все изменяется. Подлец не возмущал меня, потому что бытие определило его подлое сознание. Я смеялся над душевностью, ибо выяснил, что души не существует, и встал на материалистические позиции. И вообще все в мире относительно, кроме диссертации.
Однажды я вышел из Публички последним — никак не мог уложить папку. Носить ее становилось все труднее. Пальцы от тяжести так слипались, что приходилось их смазывать автолом. Хотелось взвалить папку на плечо. Только ее духовное происхождение останавливало меня от подобного переноса тяжестей.
Я шел пустынным переулком. Прохожих уже не было. Редкие фонари проецировали папку на стены домов в виде здорового сундука.
Не знаю почему, но около газона я замедлил шаг. Видимо, обдумывал новую главу «Как заклеить покрышку».
Вдруг из-за куста метнулась тень, и тут же я уперся в крупноблочную грудь. У моего подбородка что-то блеснуло, и на горло легла острая металлическая точка.
— Гони гроши, — хрипнула грудь.
— Сколько? — судорожно проглотил я кусок пустоты и попытался рассмотреть лицо бандита. Оно состояло из банальной челюсти и надвинутой шляпы.
— Чего в котомке? — ткнул он ножом в папку.
Я взял диссертацию в обе руки, привстал на цыпочки, быстро поднял над головой и что есть силы хлопнул ею по шляпе, как по скопищу мух. Шляпа упала на асфальт. Бандит ласково улыбнулся и без единого замечания рухнул в цветы.
Я испуганно осмотрелся. Из-за угла выскочили еще двое и бросились ко мне. Я приготовил диссертацию.
— Где он? — спросил один.
— Кто? — поинтересовался я.
— Васька Прыщ, — сказал другой. — Мы из уголовного розыска, две недели его ловим.
— Ах, Васька, — и я показал на цветы.
Они удивленно полезли в маргаритки.
— Контужен, — установил один. — Чем вы его так?
Я показал папку, посреди которой была круглая вмятина формы Васькиной головы.
— Со свинцом? — почтительно спросил второй.
— Нет, но диссертация железная, — ответил я.
На второй день меня вызвали. Начальник уголовного розыска наградил меня ценным подарком, пожал руку и попросил передать папку в музей криминалистики. Я согласился. Им такой экспонат больше не попадется, а мне написать диссертацию — как выпить кружку пива. У меня уже забродила новая тема: «Стрижка и брижка на Древней Руси».
Все-таки удивительная штука — диссертация. Я вот ее и не дописал, а пользу обществу уже принес. А если бы дописал?
Там
Пока во мне находили способности, я чувствовал себя человеком. Когда нашли талант, я отвадил всех инакомыслящих. А когда приятель-критик обнаружил во мне гениальность — у меня закружилась голова, и я оказался на краю пропасти. Но я бы устоял, не подтолкни меня этот же приятель. И я полетел, а не хотелось.
Очнулся уже там. Было очень легко, как после бани. Я понял, что наконец-то мой дух одержал победу над плотью. Наверху, или где там, это ни мне, ни моим знакомым не удавалось. А у того приятеля, который меня подтолкнул, плоть достигла девяноста килограммов.