Ко мне подошел человек, ангел не ангел, но розовенький.
— Куда вы хотите — в рай или в ад? — культурно спросил он.
Меня это порядком удивило. Жизнь, не спрашивая, отправляла меня всегда только в последний.
— Нельзя ли посмотреть? — осторожно спросил я ангела, потому что вот так же, не посмотрев в универмаге костюма, купил импортный комбинезон.
Он молча пошел, перепархивая с камня на камень, а я запорхал вослед.
Мы подошли к вековому саду, где яблони, могучие, как столетние дубы, переспелыми плодами закрывали солнце. Между деревьев, как в коллективном садоводстве, белели маленькие домики. На короткой травке кучками сидели и лежали люди. На мужчинах были плащи «болонья», а на женщинах — тоже. Перед каждой группой харчами и бутылками ломилась скатерть-самобранка, но брани слышно не было, — не по- загробному орали транзисторы. Пожилые перебрасывались в картишки, средние стреляли доминишком, а юные, бренча гитарами, целовались. И все пили и ели, побрасывая в траву огрызки райских яблок.
— Это рай, — радостно догадался я и было рванулся забить «козла».
— Нет, это ад, — грустно сказал ангел.
— Они же отдыхают?
— Нет, они так живут.
«Тоже неплохо», — подумал я про себя и полюбопытствовал:
— А что это за люди... были?
— Дураки, — просто сказал ангел.
Я был шокирован. У нас наверху, или где там, дураков называть дураками было не принято. Чью-нибудь глупость рассортировывали на недостатки, и в этом был смысл, ибо любой недостаток можно исправить, а глупость — штука прочная.
— Мы всем показываем. И многие просятся в ад, — объяснил ангел и повел меня в рай.
Мы подошли к безмерной площади, которая играла гулом и гомоном.
— Греко-римская секция, начнем с нее, — сказал ангел.
— Неужели с тех пор?
— У нас нет пор ни тех, ни этих. У нас вечность. Смотрите, это воины и герои копают глину для амфор.
Статные герои с бронзовыми мускулами, казалось, горели на солнце. На медных лбах, как битое стекло, блестели капельки пота. Воины выворачивали из карьера большие глыбы голубой, дымящейся на солнце, влажной глины, перебрасываясь своими грекоримскими шуточками. Любого из них взял бы наш кинорежиссер на роль положительного героя.
Мы пошли дальше. На следующем поле люди в пышных одеждах и с благородными лицами месили глину. Они это делали гордо, независимо и величественно, будто попирали прах своих врагов.
— Цезари, консулы, трибуны... — объяснил ангел.
— Ого, — удивился я, — цезари, а месят глину.
— Не понимаю? — переспросил ангел.
— Ну как же, цезари, а месят глину.
Бестолковый ангел непонимающе смотрел на меня.
— Я ведь что говорю: все-таки цезари, а месят глину. Им бы персональную пенсию, дачу бы...
Ангел пожал плечами, и мы пошли дальше. Что-то мы друг друга не понимали, а я привык с начальниками контачить.
Серебристая дорожка привела к бородатым медлительным людям. С отрешенными лицами вертели они гончарные круги, и перед каждым лежала длинная лента чистой бумаги. Изредка какой-нибудь бородач вскакивал и быстро писал.
— Это философы, нашли гармоническую форму, — объяснил ангел.
Философ рядом с нами сорвался с места и застрочил по свитку, сев в глиняное тесто, которое плотски чавкнуло. Лицо философа светилось блаженством, будто он выиграл автомобиль.
— Куда же идет столько посуды? — поинтересовался я.
— С вином в ад.
— Ничего себе устроились.
— Они получают райское блаженство.
— Еще бы, когда на них вкалывают.
— Я говорю про этих, — и он показал рукой на философов.
Ангел запорхал дальше. Я семенил за ним и думал о здешних странностях, когда одни для блаженства работают на других.
Дорога порозовела, и запах цветов залил нас. Мы очутились в винограднике и цветнике. Меня сразу взяла истома, и я по привычке подумал насчет обеденного перерыва.
Перед нами проскочила красивая женщина в чем-то белом. Мне показалось, что это Афродита в накинутой простыне. Присмотревшись, я увидел таких Афродит под каждой лозой.
— Гм, в простынях...
— В туниках, — поправил ангел.
— Мегеры, — уважительно сказал я.
— Гетеры, — опять поправил он. — Ждут работников рая.
— Молодцы, покончили с распущенным образом жизни, — польстил я ангелу, намекая на его воспитательную роль.
Он опять пожал плечами. Мне надоело ходить с непонимающим представителем того света, и я уже облюбовал свое вечное пристанище. В конце концов, мое писательство давало мне возможность более широкого выбора. Рай отпадал, ибо прослыть дураком на всю вечность мне не хотелось. Будут знакомые умирать, увидят...