— Да, — задумчиво сказал Спиримидонов, когда выпили по первой и последней, потому что бутылка опорожнилась разом, — такое событие, считай, бывает однажды.
— Как же, — возразил Проулочкин, — когда Нафигов умер, мы тоже поминали.
— Я говорю, у Афанасина такое событие раз в жизни, — строго посмотрел на него Спиримидонов и добавил: — У нас-то, дай бог, будут еще поминки.
Обескураженный взглядом старшего, Проулочкин сунул руку за кульман, пошарил там и вышарил вторую бутылку.
— Афанасин достоин, — поощрительно кивнул Спиримидонов. — Вот только с колбасой мы поспешили.
Проулочкин пошарил за кульманом, но колбасы там не было, потому что он съел ее по дороге. Пришлось выпить под кулек с водой.
— Музыку бы сейчас, — мечтательно промечтал Негодуйко, который играл на редких инструментах: пиле, кулоне и клавикордах, но мог и на мясорубке, если она без фарша.
— Траурный марш бы спеть, — поддержал Спиримидонов и, покрывшись мелкими каплями, как свежий сыр слезой, грянул на все учреждение: — «Как же нам не веселиться, не скучать от разных бед».
Негодуйко побежал к двери посмотреть, нет ли кого близко.
— Да никого нет, — успокоил его Проулочкин,— наверное, все на обеде...
— На обеде?! — перестал петь Спиримидонов.— Да все на кладбище наверняка поехали, а мы тут сидим!
На улицу они выбрались гуськом, как на военную операцию. Так бы и шли до самой трамвайной остановки, не попадись им магазин с вывеской «Виноградные и другие вина». Выпив по стаканчику виноградных вин за здоровье товарища Афанасина, они выпили по стаканчику других вин за то, чтобы у Афанасина там, наверху, все было хорошо, а не как у них здесь, внизу.
В трамвай они вошли гуськом, да в трамвай иначе и не войдешь.
— Скажите, — обратился Негодуйко к старичку,— мы попадем на кладбище?
— Обязательно, — заверил старичок.
— Еще неизвестно, кто из нас быстрей туда попадет, — поддержал он беседу со старичком.
— Граждане, — плаксиво, но торжественно обратился Спиримидонов к людям, — вы едете домой смотреть... эти... теле... зиверы. А наш верный товарищ Афанасин пал на боевом посту...
— От руки бандита, — добавил Проулочкин.
— Смертью храбрых под кульман, — уточнил Негодуйко и сел на пол надеть ботинок, который он нес от магазина до трамвая в зубах.
Смущенные люди встали как один.
— Граждане, — гордо отказался сесть Спиримидонов,— сегодня вы будете спать в кроватях... А наш друг будет спать в яме...
— Один, — всхлипнул на весь трамвай Проулочкин.
— Беспросветным сном, — встал с пола Негодуйко.
Спиримидонов еще долго объяснял публике, что если бы премию платили ежемесячно и поровну, то Афанасин век бы не умер — не такой он дурак, да и мужик был здоровый, по два комплексных обеда съедал. Они чуть не проехали из-за Негодуйко, который познакомился с девушкой и пригласил ее на похороны.
На кладбище вошли гуськом, как на военную операцию. Спиримидонов замер у здорового мраморного пьедестала и уставился на льва, который лежал на нем и в свою очередь мраморно уставился на Спиримидонова.
— Афанасину бы такого, — сказал он (не лев, а Спиримидонов).
— Сейчас отнесем, — заверил Негодуйко и вцепился в тот бок гробницы, где было высечено: «Купец 2-й гильдии Ерундаев Н. Ф.».
— Отставить, — приказал Спиримидонов, — у него грива обломана.
Они пошли гуськом по аллее, как охотники по тропе: впереди тянул старший, как электровоз вагоны. Вторым держался Проулочкин, оглушительно крякая в тишине кладбища. Третьим переступал двумя ногами Негодуйко, иногда припадая на третью руку.
— Где... могила? — спросил Спиримидонов у замшелого креста.
— Вона, — ответил за него Проулочкин, показывая на свежую землю.
Они подошли к яме, у которой еще никого не было.
— Опередили мы Афанасина, — решил старший.
— Хотя б местком соломки подстелил, — заглянул в могилу Негодуйко, забравшись на свеженасыпанный бугор глины. — Платишь-платишь взносы, а как трудящемуся подстелить соломки...
— Теперь хоронят в гробах, — объяснил Спиримидонов.
Вдруг глиняный бугор под Негодуйко задрожал, побежал комочками, поехал, и, взмахнув над головой руками, как балерина в танце, он исчез в яме. Известное дело, глина скользкая — из нее кирпичи делают.
— Не расплющился? — спросил его Проулочкин, подползая к краю.
— А тут... тихо, — сообщил Негодуйко могильным голосом, зевнул, лег на бок и ржаво запел носом.