Я то и дело бегал в лабораторию, чтобы взглянуть на барометр: не подскажет ли он, когда установится хорошая погода. Барометр был ртутный, похожий на огромный градусник.
Папе надоела моя беготня. Услыхав, наверное, в сотый раз хлопанье двери, он сердито сказал:
— Не мешай работать. Если хочешь за погодой следить, сделай себе барометр, как я говорил.
— А у меня банки нет.
Папа отложил пинцет, встал с табурета и открыл дверцу невысокого желтого шкафа. На полках блестели низкие и пузатые, высокие и стройные банки. У одних горлышки были узкие, у других такие широкие, что я свободно мог всунуть в них руку.
— Вот эта подойдет?
Я взял широкогорлую вместительную банку и выбежал из лаборатории.
На крыльце стояла тетя Нюша, наша уборщица. Толстая, круглолицая, с мелкими морщинками возле глаз, она глядела на небо, потирая рукой поясницу.
— И куда это ты в такую погоду? — Тетя Нюша поправила платок и спрятала под него седую прядку. — Вымокнешь! Видать, не скоро разъяснит: очень уж поясницу ломит.
— За пиявками! Промокну — высохну!
Я скатился со ступенек крыльца и помчался к берегу.
— Вот еще выдумал, тьфу, господи! Пальто бы надел! — крикнула вслед тетя Нюша.
Узкой прибрежной тропкой я добежал до маленькой заводи. На заиленной отмели лениво шевелились толстые ложноконские пиявки. На вид они страшные, но даже если и присосутся, то крови у тебя не уменьшится ни на капельку. Слабы они, чтобы кровь через человеческую кожу достать. Я их тысячу раз ловил прямо так — руками. Ничегошеньки — вон какой здоровый!
Домой я вернулся мокрым до нитки, но зато с тремя длинными и толстыми пиявками.
Поставив банку на стол поближе к окну, я стал наблюдать за моими новыми жильцами.
Одна из пиявок присосалась к стенке, а другая все не может выбрать себе местечка.
Третья ползает по дну, не желает подняться к поверхности.
Вот и определяй тут погоду! А ведь именно пиявки должны стать моим барометром.
Папа говорит, что к хорошей погоде они плавают спокойно, к дождю — наполовину высовываются из воды, прилепившись к стенкам, а когда, сморщившись, повиснут над самой поверхностью — значит, быть граду.
А тут — одна на дне, вторая плавает, третья на стенке висит. «То ли дождик, то ли снег…»
«Пусть успокоятся, — подумал я. — Может, придут в себя, увидят, что на улице дождь, и высунутся из воды, как положено».
Я быстро переоделся, накинул на плечи папин плащ и, подхватив обеими руками болтающиеся полы, побежал в лабораторию.
Отец был занят. Он что-то объяснял лаборантке Нине, водя пальцем по столу, словно рисуя. Нина мяла в руках косынку и внимательно слушала папу, изредка поглядывая в окно.
Я кашлянул, чтобы привлечь внимание папы. Но это не помогло. Я кашлянул еще раз, и снова безрезультатно. Ох, и длинные бывают минуты!
Наконец папа поманил меня пальцем:
— Ну как, сделал барометр?
— Сделал, только он врет.
— Врет? — Папа вытер руки холщовым полотенцем, вдвинул микроскоп в желтый полированный футляр. — Пойдем посмотрим.
Когда мы пришли в нашу комнату, банка оказалась пустой. На столе извивалась пара пиявок, потерявших на воздухе свой блеск. Третьей нигде не было. После долгих поисков я нашел ее между половицами. Отец опустил беглянок обратно в банку.
— Не беспокой их. Они знают, что делать.
— Знают? — удивился я. — Все порасползались.
Папа достал из стола марлю и подал мне.
— На, завяжи банку.
С этого дня я каждое утро, едва открыв глаза, вскакивал с постели и бежал к банке, чтобы поглядеть, обещают ли пиявки солнце, дождь или град. Потом, быстро одевшись, принимался за поиски тети Нюши: мне надо было проверить, предсказывает ли ее поясница такую же погоду, как и пиявки.
Обычно я находил ее у дяди Андрея.
— Тетя Нюша, как поясница? — спрашивал я. — Ломит?
Узнав, что поясницу ломит, я, обрадованный, мчался в лабораторию. Пиявки показывали ненастье, интересно, что скажет барометр? Барометр несколько расходился в показаниях с тети Нюшиной поясницей, но все же предсказывал дождь. Ясную погоду все — и пиявки, и поясница, и барометр — показывали одинаково.
Как-то утром, когда за окном лил дождь, я увидел, что пиявки спокойно плавают, словно говоря: вот и хорошая погода близка!
А как я ждал хорошей погоды! Мы с папой договорились, что в первые же ясные дни пойдем на дальние пруды — это километров за двадцать. Папе надо было наловить там каких-то червячков с чудным названием — «олигохеты», а я хотел поохотиться за гребенчатыми тритонами. И вот наконец-то будет ясная погода!