— Я поняла, хантер, причину нашего конфликта. Мы постараемся это учесть. — Потом повернулась к побледневшему генералу, что больше всего на свете боялся повторного бунта в Гарнизоне. — Генерал Борзов, я все равно буду настаивать на вылазке к Кремлю.
— Каким образом, простите, будет осуществляется рейд? — спокойно, почти заискивающе произнес Борзов.
Я понимал нежелание генерала вступать в конфликт. Первый бунт в Гарнизоне мы усмирили с огромным трудом. Да и то лишь благодаря тому, что у наших людей было оружие, а против выступали только сумасшедшие фанатики. Их было мало, но приверженцы последнего дня дрались яростно. Второй же бунт, с участием вооруженных Хранительниц и наверняка большей части женского населения, а это почти все население, мы не переживем. Нас сомнут, как морская волна сминает песчаный замок на берегу.
— Элементарно, — Веселкова пожала плечами с таким видом, будто объясняла простейшие постулаты. — У нас же есть возвращенный хантерами вертолет. Почему не использовать его в рейде?
— И солярки в нем на два рейда. Больше не хватит, а взять неоткуда. Стоит ли тратить ее на такое сомнительное действие? — спросил генерал. — Не лучше ли приберечь на потом? На действительно крайний случай?
— Вы боитесь, генерал? — вновь принялась по-детски провоцировать Веселкова. — Неужели вы не понимаете, что, возможно, там, в Кремле, более лучшие условия для жизни. Я слышала, что там находится президентский бункер на случай атомной войны. Подземные поля с хлебными культурами, чистая вода. Медицинское оборудование и жилые помещения. Полное самообеспечение!
— Я не боюсь, Старший Хранитель, — пожевал губу генерал. — Но такую акцию нужно серьезно планировать, а не бросаться, как в омут.
Веселкова торжествующе улыбнулась:
— Вот этим и займемся на завтрашнем собрании, а пока, я думаю, что всем стоит отдохнуть.
— Одну минуту, Хранительница! — остановил Веселкову один из хантеров. — Скажите, вы собираетесь укомплектовывать разведгруппу своими людьми?
Я вдруг заметил, что глубоко задумавшаяся Веселкова нежно поглаживает подругу-Хранительницу по ноге. Этот факт настолько не относился к ее суровым и резким высказываниям, что я поневоле хихикнул. Но амазонка не заметила смешка, все еще задумчиво ответила:
— Не своими, простите, а нашими. Все мы принадлежим к одной группе, к одному обществу. И я думаю, что ошибочно делить Гарнизон на своих и чужих. Учтите это, господин хантер.
Так и не ответив на прямой вопрос, Веселкова в компании Хранительниц вышла из рубки. В наступившей тишине тихий голос хантера донельзя более полно отразил общие чувства:
— Вот сука…
3
Все-таки правила приличия — вещь совершенной силы. Никто из собравшихся в рубке мужчин не рискнул высказать грубость в лицо амазонке. Никто даже мягко не выпроводил прочь, легонько пришлепнув по попке. Мол, хорошая девочка, беги, занимайся своими делами, а в войнушки играть не смей!
Но стоило только нежному созданию с плечами Шварценнеггера и ежиком терминатора покинуть рубку, как ситуация меняется кардинально.
Ева, помощница Борзова, презрительно и жеманно морщится. Судорожным жестом поправляет на высохшем узком лице огромные очки. В больших и глупых глазах читается укор и непонимание. Ева из той золотой породы женщин, что была так наиболее ценима Тургеневым. Такие могут пожертвовать собственным я только ради того, чтобы мужчина всегда оказался на высоте. Могут унизиться, но их сильный властелин должен быть велик! Жертвуют своей самореализацией ради того, чтобы стать домохозяйками и ухаживать за любимым. Единственный минус — эти женщины редко расцветают в тридцать, оставаясь потом красавицами на всю жизнь. Их красота погибает где-то в двадцать пять, дальше перерождаясь во что-то сухое и экзальтированное.
И все-таки вежливость опасное качество. С детства мы учимся молчать, когда кто-нибудь делает глупость или говорит чушь. Интеллигентно молчим, когда дураки решают судьбы мира, а потом горько обсуждаем на ночных кухнях ошибки правления. А ведь как стало бы легче, если бы можно было вовремя сказать расцветающему Гитлеру или Калигуле: «Остынь. Иди погуляй…»
Люди медленно покидали помещение. Под скрип отодвигаемых стульев и шарканье ног я допил остывший кофе. Не выдержал и поморщился от кислого вкуса. Нестерпимо хотелось курить. Но еще больше — спать. Я медленно поднялся со стула, с протяжным стоном потянулся.