— Много их? — поинтересовался раввин.
— Ой, много! Так много, что не сосчитать!
— Вот и всё, что мы узнали, — усмехнулся Поэль. — А нам надо знать их намерения. Тут Янкель бессилен. Пойду я. У кого найдётся камзол, пусть мне одолжит.
— Погоди, не торопись. Они хоронят своих мёртвых, и поляки — за стеной. Мы кое-что узнали, и это не без пользы. Они займутся оплакиванием мёртвых. Янкель, много могил?
— Ой, много!
— Ну да, осада была долгой. А костёлы — их бывшие церкви, — подытожил раввин. — Павших в бою принято хоронить возле храмов.
— Только не у нас, — возразил реб Аврум.
— Долготерпеливый лучше сильного, говорил Бен-Зома, а побеждающий собственный дух лучше завоевателя, — провозгласил Поэль, и все оборотили к нему лица, ибо знали, что его устами говорят библейские мудрецы: ведь он приобретал ум от всех своих учителей и наставления из книг. — Кто всех сильнее? Укротитель собственных страстей. Кто всех почтенней? Всех сам почитающий. — Произнеся это, он глянул на раввина, но тот оставался невозмутим.
И тогда реб Аврум по праву старейшины с важностью произнёс:
— Без мудрости нет страха Божия, без страха Божия нет мудрости. Без ума нет справедливости и познания. Он должен идти и пусть идёт. Я сказал.
Поэль двинулся к выходу, но у двери обернулся. Десятки глаз были устремлены на него. Он читал в них надежду. Но вдруг всеобщее внимание оборотилось на пёструю яркую бабочку. Как видно, она залетела с Янкелем. И теперь билась о стекло ближнего окна. Не найдя выхода, она обратила свой прихотливый прерывистый полёт к другому окну и стала биться о него, теряя пыльцу и яркость.
«Не так ли и мы бьёмся в поисках выхода к свободной, лучшей жизни? — невольно подумалось ему. — А наш удел — плен. Долго ли так будет»?
Он вышел и направился к Соборной горе — центру города. Улица была пустынна. Ноги мягко ступали по траве. Картина была мирной. Но когда он свернул на Торговую, война явила ему свой истинный лик.
Лавки, хозяевами которых были смоляне — как христиане, так и его единоверцы, — были разгромлены, двери сорваны с петель. Языки пламени лениво лизали упавшее дерево. Лошадь, задрав ноги в предсмертной конвульсии, лежала на боку возле одной из них. И здесь, как ни странно, было безлюдно: ни мародёрам, ни хозяевам тут нечего было делать.
Могучая Фроловская башня гордо вздымала свой шпиль, словно намереваясь проткнуть само небо. В широком сводчатом проезде, опираясь на пики, стояли стрельцы. Они не обратили на Поэля никакого внимания. На самом верху, на смотровой вышке, похожей на птичью клетку, тоже виднелись головы стрельцов.
Более всего народу, притом вооружённого, конного и пешего, толклось возле церкви Иоанна Богослова и палат епископа Льва. И церковь, и палаты, обращённые поляками в костёл, были теперь, как видно, заняты московскими людьми. И Поэль без колебаний направился туда.
Его остановил стрелецкий голова.
— Жид! — со странным изумлением воскликнул он. — Куда прёшься, жид, жидок? Э, стой! Не понимаешь по-нашему?
«Камзол не помог. Распознали-таки», — огорчился Поэль.
— По-вашему понимаю, — ответил он запинаясь.
— Ишь ты! — восхитился голова. Как видно, он был человеком весёлого нрава и чувствовал себя свободно, как чувствует себя победитель в завоёванной стране. — И что тебя сюда нанесло? Тут вашему племени делать нечего. Тут стоит наш воевода. Боярин Богдан Матвеевич Хитрово. Али ты к нему с подарком?
— Дело у меня к нему, дело.
— А важное оно? Хорошо говоришь нашим языком. И как это ты выучился?
— Я на многих языках говорю.
— Ишь ты какой резвый. Ну да ладно, ступай к боярину. Авось приглянешься. Эй, пустите жидочка к боярину, при нём оружия нету. Стало быть, мирный он. Говорит, дело к нему.
Стрельцы были на покое. И вид у них был не грозный, а скорее добродушный. Кончилась долгая осада, дан роздых, чего ж злобиться. Они — победители. Бердыши, копья, пищали поклали, пушки с возов глядели мирно, лошади у коновязей хрупали сенцо, видно, свежее, успели накосить да завялить.
Глядели на него с любопытством, беззлобно, оборачивались вслед.
В полутёмной прихожей его остановил сотский в малиновом кафтане с позументом,
— Кто таков? — щурился он. Рябоватое лицо его с кургузой бородкой изображало строгость. — Чего надоть?
Присмотревшись, он удивился.
— Отколь такой взялся? Здесь воевода боярин Хитров. Он от царя-батюшки к вашему народцу приставлен. Али ты с делом каким?
— С делом, пан добродею, с делом.
— Ну ступай тогда, коли с делом. Да гляди, боярин наш крут. Не накостылял бы...