Не отвечая, Поэль отворил массивную дубовую дверь. Прямо напротив за большим прямоугольным столом — такие бывают в трапезных — восседали трое. Они бражничали.
Стол был уставлен блюдами с жареной дичиной, ендовами[7] с моченьями, ковшами с брагой.
— Кто пожаловал! — поднялся тучный в распояску мужик, на вид эдак лет сорока с лишком, сивобородый, насупленный, как показалось Поэлю. Черты его лица были словно вытесаны топором: грубые, резкие, неким контрастом к оплывшему телу.
Поэль несколько растерялся. Разумеется, он не рассчитывал на радушный приём, здесь можно было ожидать чего угодно, даже скорого суда со смертным приговором. Но он взял себя в руки, низко поклонился и вымолвил самым елейным тоном:
— Як вашей ясновельможности, пан воевода. От местного жидовского кагала[8]. Мы готовы служить вам верой и правдой.
Мы располагаем мастерами разных ремёсел, весьма искусными в своём деле. Мы бьём челом его царскому величеству и великому князю Алексею Михайловичу, милостивому нашему господину и повелителю...
Боярин таращился на него, челюсть отвисла, изо рта ползла струйка слюны. Весь он был удивление, как давеча стрелецкий голова.
— Отколь ты такой речистый взялся? — наконец вымолвил он. И ведь вправду жидок. Ну скажи на милость, отколь такой речистый? — повторил он. Его сотрапезники тоже поднялись и уставились на Поэля.
— Я, ваша боярская милость, учен российскому языку. — Поэль вполне оценил изумление боярина и понёсся вперёд, желая усилить его. — А ещё многим языкам европским: голландскому, немецкому, польскому, шведскому, латынскому.
— Ишь ты! — Боярин был изрядно под хмелем, а потому чувства свои выражал непосредственно. — Ишь ты, сучий сын. Жид, небось, — в палате было полутемно, — ясное дело. В вашем племени есть головастые, есть. Слыхал. А видать не приходилось.
— Забыл, боярин, — напомнил ему кряжистый мужик в кафтане нараспашку. — У его царского величества доктор жидовин, именем Данило фон Гаден, Данило Жидовин. Зело искусен в своём деле, как сказывают.
— Верно, брат, верно, запамятовал я. Я тебе вот что скажу, жидок. Государь наш великий повелел: всем смолянам присягать на верность его государскому величеству и Московскому государству. А кто сей присяги избегнет, тому разрешено со всем скарбом выйтить за пределы Смоленска на все четыре стороны. Ежели ваша братия согласна присягать великому государю, то милость его пребудет над вами. Ну а коли нет — сам понимаешь... — И он развёл руками.
— Мы все с великою радостью присягнём милостивцу нашему, великому государю всея Руси Алексею Михайловичу, — торопливо подхватил Поэль, — и на письме, и изустно, как повелишь, боярин.
— Ну вот и хорошо, вот и ладно, — довольно протянул боярин. — А кличут-то тебя как, жидок?
— Поэль, ваша милость.
— Павел, стало быть. А скажи, Павлуха, голова да два уха, пойдёшь ты ко мне в службу? Не обижу.
Предложение было столь неожиданно, что Поэль на мгновение лишился дара речи. Но сообразив, что медлить с ответом неуместно, пробормотал:
— Как не пойти, пойду.
Глава вторая
БОГ ЕДИН!
Мерзость для царей — дело беззаконное,
потому что правдою утверждается престол.
Приятные царю уста правдивы, и говорящего
истину он любит. Царский гнев — вестник смерти,
но мудрый человек умилостивит его.
Сердце мудрого делает язык его мудрым и
умножает знание в устах его.
Вот ты называешься иудеем, и успокаиваешь
себя законом, и хвалишься Богом. И уверен в
себе, что ты путеводитель слепых, свет для
находящихся во тьме. Как же ты, уча другого,
не учишь себя самого?
Годы шли чередой, выпадали зубы, волосы, бороду приходилось подбривать много раз, а пейсы состричь. Благоверный царь Алексей в бозе усоп, за ним почил сын, царь Фёдор Алексеевич. Бог прибрал одного за другим всех царских сыновей, отчего мужской корень царя Алексея был недолговечен, зато дочери его от царицы Марьи Ильиничны здравствовали; из них одна, Софья, семь лет правила государством.
Ежели бы знать... Ежели бы знать, сколь много превратностей ждало его на жизненном пути. Ежели бы еврейский Бог мог всё предусмотреть.
Но Бог, видно, решил не вмешиваться. Ни еврейский, ни магометанский, ни христианский — Яхве, Аллах и Саваоф не подавали виду, что судьба некоего Поэля Шафира из Смоленска их в какой-то степени занимает. Они предоставляли земные дела собственному их течению. Они равнодушно взирали на мерзостные дела человеков, какого бы вероисповедания они ни были.
7