Последние два слова Шлепахин нечаянно произнес натуральным своим голосом, а потому с особенной поспешностью положил трубку.
— Так, — задумчиво вымолвил он, — куда бы теперь еще сигнальчик?..
И нагнулся над списком. Размышления продолжались недолго. Выхватив из списка еще номерок, неутомимый Шлепахин уже набирал его на видавшем виды диске телефона, а затем новым — хриплым с одышкой — голосом сипел:
— База? Я спрашиваю: база? Это — база промтоварных остатков? Ну вот. Кого-нибудь из руководства попрошу. Чего?.. Ну, заместителя попрошу. Заместитель? Я спрашиваю: вы — заместитель заведующего базой? Привет, товарищ заместитель. Вот какая картинка: я тут случайно узнал, что к вам втирается на работу некто Персюков, который… Что? Вас интересует, кто говорит? Ваш доброжелатель говорит… Я говорю: если этот Персюков у вас на базу проникнет… Как вы так можете произносить такие слова, и притом — по телефону?! За это пятнадцать суток дают, за то, что вы произносите… А еще ответственный работник… Я же вам как друг и доброжела… Аллё! Аллё!
Своим естественным голосом Шлепахин констатирует:
— Бросил трубку, черт этакий… Ну ничего, мы тогда и на него сочиним писулечку… Он у нас… мы еще его…
И опять пишет неутомимый Шлепахин. А потом звонит по телефону. Потом вызывает полсекретаршу и значительно спрашивает:
— А где у нас та папочка в отношении этого проходимца Персюкова? Попрошу подать!
Полсекретарша исчезает минут на пять (и это время не проходит зря для полезной деятельности ее шефа: на новом листе бумаги начато еще одно заявление о Персюкове), потом полсекретарша возвращается и кладет на стол тоненький «скоросшиватель». Раскрыв его картонный переплет, Шлепахин обнаруживает внутри крохотную вырезку из газеты. Это — заметка, озаглавленная так: «Самодурство». И далее — обычный текст подобного рода сообщений: «Заместитель начальника нашей конторы И. Н. Шлепахин ведет себя как настоящий самодур. Он груб с подчиненными, настаивает на своих решениях, хотя бы они были во вред делу» и т. д.
Судя по всему, преступления Персюкова исчерпываются тем, что он является автором данной заметки, ибо больше ничего в скоросшивателе нет…
Шлепахин, очевидно, не склонен перечитывать относящиеся к нему строки. Он с раздражением говорит секретарше:
— Да нет, я же не это просил!.. Вы мне дайте папку о том, что нами предпринято в отношении того же Персюкова!.. Пухлая такая папка коричневого цвета…
Секретарша скрывается и приносит действительно крайне объемистую папку.
— Вот! — отзывается Шлепахин, с нетерпением протягивая руку за папкой. — Вот это другое дело!..
И он с увлечением листает страницы заявлений, протоколов и писем, которыми отвечено на крохотную заметку Персюкова. За таким занятием его застает телефонный звонок. Шлепахин берет трубку и солидно рокочет в мембрану:
— Да-а-а… Шлепахин у телефона. Откуда? Из горкома партии? Слушаю вас, товарищ… Как же, как же, делом Персюкова занимаюсь лично я… И надо вам сказать, кое-какие материалы нам удалось подобрать еще в отношении этого типа, который… А? Как вы сказали? Какая склока? Моя склока против рабкора? Какого рабкора? Виноват, неужели же серьезно можно считать, что этот Персюков со своими клеветническими заметками является рабкором?! Это же абсу… Виноват, не будем уточнять пока формулировки, но… Когда, когда явиться? К шестнадцати ноль-ноль? Слушаюсь. Будет сделано. Слушаюсь, хотя я, конечно, очень удивлен… Да, да, да, у вас поговорим…
На этот раз, положив трубку на рычаг, Шлепахин не вернулся к своей «полезной» деятельности. Наоборот: он минут восемь просидел в полном покое. Только глаза его бегали как-то особенно быстро и с некоторым испугом — как у кошек, изображаемых на циферблате ходиков… Затем Шлепахин испустил три вздоха, один стон и два всхлипывания и вновь вызвал свою полсекретаршу. Ей он заявил не без грусти:
— Ну, кто там есть ко мне на прием? В общем, я, пожалуй, смогу кое с кем еще сегодня потолковать…
— Да из «Пламени» же товарищи… они шестой день ходят…
— Просите. И потом… куда вы, куда?! — вдруг закричал Шлепахин, увидев, что секретарша схватила отложенную им толстую коричневую папку.
— Я думала, она вам больше не нужна…
— Она больше никому не нуж… То есть, я еще ее посмотрю… Оставьте.
Секретарша, пожав плечами, вышла. А Шлепахин, раскрыв толстую папку, принялся выдирать из нее скрепленные суровыми нитками листы…