До самой дачи по этому пути добраться на машине было невозможно. Представители общественности покинули «Победу» и вошли на участок Лавренышева через боковую калитку, проследовали мимо огорода, мимо крепких сараев и роскошных клумб с прекрасными, хорошо ухоженными цветами.
— А дома ли он? — произнесла Карпухина и тут же споткнулась о коварный корень близрастущей сосны.
— Где ж ему быть? — отозвался предместкома. — Человек хворает, по всей вероятности — сердце… Работает у нас не первый год. Все мы его знаем с лучшей стороны…
— Правильно! — подхватил секретарь парторганизации. — Скромный такой человек, деловой и толковый инженер, и — никаких взысканий за столько лет, по бытовой линии все в порядке…
— Теперь уже добрались мы до самого дома… Спроси-ка, Батищев: тут ли живет Петр Степанович Лавренышев?
— А чего спрашивать? Вот и голос его…
Действительно, в даче слышен был разговор. Главенствовал хрипловатый баритон. Уже на расстоянии пятидесяти метров можно было разобрать сварливые интонации этого баритона.
Представители общественности прислушались.
— Прошу всех помнить! — сурово указывал кому-то баритон. — Это вам не шуточки. Приедут люди, которые могут мне ой-ой-ой как напортить!
Робкий женский голос заметил:
— Они ж тебя навестить хотят, Петенька… Так сказать, в порядке чуткости…
— Не перебивай!.. Знаем мы ихнюю «чуткость!» Чуть что заметят, сейчас — «моральный облик» пришьют. А то еще — ив газете трахнут… Так вот: чтобы не было никакого повода для этого самого «облика», мы еще раз прорепетируем: кто что должен делать и говорить!..
Карпухина, Батищев и Свиристенко остановились, как по команде, и переглянулись. А баритон продолжал:
— Ольга, ты что должна осуществить?
Теперь заговорил детский голосок, шепелявя и заикаясь от волнения:
— Поднешти это… чветы…
— То-то — «чветы»!.. А где они?
— В полошкательниче. Штоят.
— Ну пускай стоят. Как вынешь — сперва оботри. Чтобы со стеблей не капало! Кстати, астры в ведро поставили? А то сегодня уже их продавать на станцию не понесем, не до того. Астры до завтра и завянуть могут— убыток… Только вы это ведро подальше отставьте! Чтобы у них и подозрения не могло быть… И вообще, надо следить, чтобы эта самая «общественность» в цветник не лезла бы. А спросят — отвечать, что клумбы не наши. Дескать, соседский цветничок. А которые им поднесем — полевые цветочки. Дескать, насобирали в чистом поле для дорогих гостей. Ясно?
— Ясно! — выговорили несколько домочадцев сразу.
— Так. Идем дальше. Вовка на углу стоит?
— Стоит…
— Сбегайте к нему еще раз: чтобы не проглядел, ротозей паршивый!.. Как увидит зеленую «Победу», пусть сейчас же бежит сюда. Иначе — подготовиться безусловно не успеем!..
— Ему уже сказано…
— Еще раз повторишь! Молод ты — отца учить… Дальше. Вы, мамаша… Ну что вы на себя надели?! Неужели ничего лучшего не нашлось?!
— Откуда же, Петенька? Нас там одевают не так, чтобы, например, в театр или на именины куда…
— Да! И боже вас сохрани, мамаша, говорить, что вы живете в доме для инвалидов-хроников! Если спросят, скажите: мол, живу с сыном, ничего, кроме внимания, от него не вижу…
— Я скажу, Петюша…
— То-то! Клавдия, дашь ей на сейчас свой пуховый платок. А вы, мамаша, как обратно пойдете к себе в убежище, то не забудьте платочек вернуть: вещичка ценная. Ваши хроники как пить дать утащут… Ну-с, что же еще?.. Ах, да! Павел, если тебя спросят, как учишься, ответишь: на «отлично»…
— Как же на «отлично», когда он переэкзаменовку имеет и…
— Вот дуреха — а?! Что они, у него дневник, что ли, потребуют? А потребуют, — скажешь, что дневничок остался в школе. Если же оказывается, что у ребят успеваемость или там поведение так себе, за это теперь тоже нашего брата — родителей — гоняют… Так что ты, Павел, заявишь, будто в учебном году я с тобой лично занимаюсь ежедневно по часу — по два. Понял?
— Понял…
— Так и скажешь: мол, папаша, не щадя собственного здоровья, сидит со мной до полуночи, особенно — по части математики, а также общественных наук. Смотри, не перепутай!..
— Боюсь, не поверят они, Петенька… У нашего Павлика личико на отличника никак не тянет…
— Поверят! Вот мне самому уже который год верят…
Услышав последние слова, представители общественности переглянулись еще раз и даже крякнули (но негромко). А Лавренышев и далее продолжал выдавать «руководящие указания»:
— Ты, Клавдия, тоже не рассказывай, что как вышла за меня, то ушла с третьего курса института. Наоборот, говори: дескать, это я тебя довырастил до среднего технического персонала…
— Какой там «персонал», Петенька!.. Я уж и на человека-то вообще не похожа…
— Если приоденешься, то немного еще похожа. Как будут входить, сядешь за чертежный стол и возьмешь в руки рейсфедер. Ясно? Дальше теперь: про ту половину дачи не сметь рассказывать, что мы ее сдаем.
А особенно настоящей квартплаты не называть. В райфо мы сведения дали, что я беру с жильцов сто рублей в месяц. Так и говорите, ежели припрут к стенке… А лучше объяснять так: наши, мол, полдачи, а там — свои владельцы. Вот ихние, между прочим, пусть и будут цветы на клумбах… Да, а калитку с той стороны заперли или до сих пор — не на замке?
— Так ведь…
— Что — «так ведь»?
— За мной хотела зайти Наташа Зайцева: мы условились на волейбольную площа…
— Никаких Наташ! Еще чтобы мне пристегивали бытовое разложение: дескать, какие-то там девицы ходят…
— Петенька, она же — не к тебе, она — к Павлику… Ихнее дело молодое…
— Вот именно: ихнее дело — молодое, они еще нагуляются… А мне на старости лет не хватает отвечать перед партбюро — за что? — за девиц!.. Нет уж, до завтра потерпите без волейбола!.. Ну кажется — всё…
— Ты еще не говорил: что именно на стол ставить — в смысле угощения.
— А, да, да… Водку безусловно не подавать. Водка по нынешним временам — сигнал для проверки по линии того же быта. А вот с вином — как?.. Лучше ты, Клавдия, оберни бутылочку портвейна бумагой, и сделаем вид, будто специально для них посылали за алкоголем. А так, мол, в доме не держим!.. Да не в газету заворачивай, а возьми настоящей оберточной бумаги… Что Вовка, сигнала не подает еще?
— Пока — нет…
— Странно!.. Что же их могло задержать?..
Детский голосок вступил еще раз:
— А вон в шаду дяди и тетя штоят…
— Где, где, где?! — нервно переспросил Лавренышев. — Какие дяди и тетя?..
Через полминуты он уже высовывался из окна и сладким голосом зазывал:
— Товарищ Свиристенко! Товарищ Батищев! Товарищ Карпухина! Куда же вы, друзья?.. Мы вас, можно сказать, с утра ждем…
Но представители общественности в это время уже выходили в боковую калитку. А когда сам Лавренышев добежал до этой калитки, все трое садились в машину. И на вопрос шофера:
— Что ж так скоро?
Свиристенко ответил:
— Нет, не скоро… пожалуй — именно долго. Чересчур даже долго мы терпели, а — кого? Как вы думаете, товарищи?
Товарищи только вздохнули. Машина тронулась и, набирая ход, сравнительно легко оторвалась от догонявшего ее Лавренышева. Лавренышев остановился, но еще некоторое время делал рукою вслед машине пригласительные жесты: дескать, просим, ждем вас, стол накрыт и прочее. Он даже щелкал себя по горлу, обещая угостить вином…
Пассажиры машины молчали с полчаса. А потом Карпухина, так сказать, подбила итоги:
— Вот что значит, если зайти к иному… со стороны кулис…
И все трое представителей общественности грустно покачали головами.
Отравление
Супруга Василия Степановича Копунова по сварливости и вспыльчивости занимала первое место не только в доме, но и во всем квартале. Поэтому, когда Копунов, вернувшись домой после работы, услышал от нее: