У Еременко математический склад ума. Во всяком случае он хотел бы занять эту сферу, где господствует логика, факт, сухая схема, законы алгебры и геометрии:
В кустах раздвинут соловей. Над ними вертится звезда.
В болоте стиснута вода,
Как трансформатор силовой.
Летит луна над головой,
На пустыре горит прожектор
И ограничивает сектор,
Откуда подан угловой.
Этот алгебраизм, казалось бы, должен придавать текстам тяжеловесность и сухость. В прошлом веке ученый К. Случевский дал пример такой поэзии – темной, наукообразной. Однако у Еременко такое множество милых поэтических уловок, что утяжеления текста не происходит.
На месте читателя я возмутился бы. (И возмущались). Потому что, по большому счету, Еременко меня, читателя, дурит. Вкручивает баки, грубо говоря. Поэзия для него не более, чем компьютерная графика. И то и другое для него и призвание и хобби. Он дает метафорическую тезу и затем ее раскручивает, увлекаясь самым процессом смыслового (метафорического) переноса:
Лимон – сейсмограф Солнечной системы.
При таком подходе к делу стихотворение приобретает действительно лоскутный характер, метафоры сменяют друг друга, как рисунки мультипликации:
Свет отдыхает в глубине дилеммы,
через скакалку прыгает на стыке
валентных связей, сбитых на коленках,
и со стыда, как бабочка, горит.
И по сплошному шву инвариантов
пчела бредет в гремящей стратосфере,
завязывает бантиком пространство,
на вход и выход ставит часовых.
Игра в развернутую метафору, которая, разрастаясь как дерево, теряет видимость и основу.
Словно для того, чтобы его лишний раз упрекнули в шарлатанстве, в ребячестве и своеволии, он не прочь обнажить прием, увязнуть в примитивном косноязычии, подобно Д. Пригову:
Чтоб каждый, кто летает и летит,
по воздуху вот этому летая,
летел бы дальше, сколько ему влезет.
Стихотворение «Когда мне будет восемьдесят лет» целиком строится на этом приеме: нарочито запутанные и распространенные строки, усложненные вводными предложениями, комические по громоздкости словесные конструкции приводят к такому затемнению смысла, что ясной остается только эта начальная строка: «когда мне будет восемьдесят лет».
На то и рассчитано, на том и строится комический эффект.
Несмотря на весь свой ярко афишированный урбанизм и техницизм, Еременко человек не городской. Он с экологически чистого Алтая. Где-то там, в Туве, стоит географический знак «Центр Азии». В «зоне» цивилизации поэт не очень-то защищен, так что все эти его летающие крокодилы, оснащенные радарами и ядерными пушками, все его амперметры, трансформаторы, металлургические леса, автогены, термопары, бензоколонки, электролиты, логарифмы, лекала и митозы, весь научно-технический антураж – не более чем «броня»:
… чтобы задаром
он не пропал, ему нужна броня.
И вот я оснастил его радаром.
Это – так называемое информационное поле. Даже если ты вырос среди пшеничных полей в деревянной избе, оно тебя все равно окружит.
У Януса три условных лика: 1) публицистические «адресные» стихотворения; 2) жанровые стихи и 3) лирические. Скажем немного о каждом.
Своей известностью Александр Еременко обязан публицистическим «адресным» стихам, таким как «Кочегар Афанасий Тюленин», «Самиздат-80», «Начальник отдела дезинформации полковник Боков», «Стихи о сухом законе, посвященные свердловскому рок-клубу» и другие. Они пестрят именами, ироническими «сопряжениями», ссылками на политические и культурологические события, которые теперь уже не очень понятны без комментариев к реалиям литературного процесса 80-х годов. Интонационными повторами, задирками, эскападами, многочисленными аллюзиями и тем, что сочинены по поводу, как реплики в большой полемике, эти стихи, как бы не открещивался автор, следуют традициями эстрадных выступлений шестидесятников Евтушенко и Вознесенского. Для тех, кто сидит в зале, часто важнее даже не совершенство формы и смысла, а прямой отклик на текущие события, обаяние личности автора и то, какие еще фиги, кроме предъявленных, он держит в кармане. Когда «метафористы» читали свои стихи со сцены, Еременко выделялся гражданским темпераментом.
Средний лик воплощает жанр, сцену, картину, рассказ. Мне, по чести, этот лик ближе. В нем что-то от «физиологий» Некрасова, но написанных жестче, сокращеннее: сюжет в стихотворении делает само стихотворение мускулистым и действенным. Это такие стихи, как «Покрышкин», «Переделкино», «Там, где роща корабельная», «Питер Брейгель». Но, говоря серьезно, даже жестоко, Еременко прикрывается таким густым шутовством и юродством, так обильно цитирует, перефразирует и пародирует классиков, что это производит даже комическое впечатление. Принцип смеха сквозь слезы срабатывает и на малом поэтическом пространстве:
Можно выпрямить душу свою
В панихиде до волчьего воя.
По ошибке окликнул его я, -
Он уже, слава богу, в раю.
Занавесить бы черным Байкал!
Придушить всю поэзию разом.
Или в стихотворении «Да здравствует старая дева»:
Все вынесет, все перетерпит
могучее тело ее,
когда одиноко и прямо
она на кушетке сидит
и, словно в помойную яму,
в цветной телевизор глядит.
Она в этом кайфа не ловит,
но если страна позовет, -
коня на скаку остановит,
в горящую избу войдет.
Малярит, латает, стирает,
за плугом идет в борозде,
и северный ветер играет
в косматой ее бороде.
Не всякий поэт настолько открыт миру и интересуется им, что способен создать типажи и что-нибудь этакое в объективной действительности разглядеть. Большинство говорят о себе и своих чувствиях, а это «свое» не всегда так масштабно, что может представительствовать от лица многих.
В жанровых сценах Еременко, на мой взгляд, пробивается к осознанию жизни, которая «еще примитивней», чем представляется изощренному разуму. Видите ли: наша смертность и ее вечность, ее постоянство плохо согласуются. Кто через много лет посещал прежние места жительства, это поймут: т а м все то же, жилища, тропы, речки, а ты уже забыт средой, отторгнут. Жизнь – как та дебильная девочка, которая, гуляя по желтой железнодорожной насыпи, собирается отвинчивать шпалы и «к болту на 28 подносит ключ на 18». Поэзия, конечно, как и всякое искусство, пытается преодолеть этот временной разрыв, но часто ли ей это удается? Спросите себя: разве самый отъявленный честолюбец не допускал хоть раз мысль – уединиться на берегу озера: стрелять уток, ловить рыбу, проживать вместо того, чтобы бороться?..
Но мы отвлеклись. Итак, о третьем и последнем лике.
Серьезный лирик и – местами - интеллектуал, Еременко становится таким, когда обращается внутрь. «Нутряной», закрытый, слегка заговаривающийся (может быть, из любви к позднему Мандельштаму), темный, тавтологичный - вот черты этого лика. Тут не все строится на парадоксах и игре, но много и неподдельного чувства (не всё шутить и зубоскалить). И вот тут я, критик, поостерегся бы производить литературоведческий анализ: у каждого своя боль. Тем более что, говоря о душе, «искренний» поэт А. Еременко сознательно затемняет, затушевывает смысл. Наилучший тому пример – известный «Невенок сонетов», где он свои строки разводит по таким лабиринтам, что не знаешь, по какому идти, чтобы не заблудиться хоть в ощущениях. Позиция подкреплена авторским кредо: